Содержание:

Введение

На протяжении последних десятилетий в современных европейских языках увеличивается количество аббревиатур и возрастает частота их употребления, а аббревиация становится одним из ведущих способов словообразования. Интенсивность и сложность этого процесса определяют актуальность проблемы аббревиации, необходимость обращения к ее тщательному изучению. Интерес к специфике создания аббревиатур в разноструктурных языках и к особенностям их употребления в различных типах и жанрах речи обусловлен тем, что аббревиация оказывается одним из способов словопроизводства, наиболее полно отвечающим прагматическим установкам современности. В настоящее время аббревиация стала одним из самых распространенных способов создания номинативных единиц. Различные экстралингвистические и внутриязыковые факторы ускоряют тенденцию к сокращению слов. Подобное явление наблюдается почти во всех странах и национальных языках и обнаруживает как сходство, так и различие в путях своего развития.

Аббревиация относится к числу языковых явлений, поэтому ее невозможно исследовать без учета особенностей языковой структуры и факторов синтетизма и аналитизма, проявляющихся на различных уровнях этой системы. Поскольку аббревиатура представляет собой знак особого рода, детерминированный полным наименованием (словом или словосочетанием), одной из целей исследования аббревиации в разноструктурных европейских языках (синтетического и аналитического строя) можно считать установление сходств и различий как в аббревиатурных микросистемах, так и в соответствующих системах языковых уровней данных языков.

Многогранность проблемы аббревиации вызывает вариативность и множественность путей ее решения. Существуют проблемы типологии аббревиатур и установления критериев отграничения сложносокращенных слов от аффиксальных производных; структурно-семантических, функциональных, прагматических и когнитивных особенностей сокращений; семиотической и лингвистической природы аббревиации и других видов семантической и формальной конденсации языковых единиц; деривационно-номинативных аспектов аббревиации (исследование особенностей образования и функционирования производных единиц от сокращённых слов).

В словообразовательных системах языков, различающихся грамматическим строем, аббревиация занимает неодинаковое место. Флективные европейские языки (русский, английский, немецкий и французский) демонстрируют высокий потенциал в плане образования слов по аббревиатурной модели и, различаясь степенью развития синтетизма и аналитизма, представляют возможность проследить характер влияния грамматического строя на особенности создания и типы образования аббревиатур.

Аббревиатурные процессы, развивающиеся в современных европейских языках, необходимо рассматривать в связи со всеми существенными аспектами проблемы слова: проблемой значения слова, проблемой семантизации внутренней формы слов, их парадигматических, мотивационных и деривационных отношений, информационной и дискурсивной обусловленности. При исследовании аббревиатурных тенденций в рассматриваемых языках следует учитывать противопоставление слова-лексемы как единицы системы реализованному слову-словоупотреблению. Такой подход позволяет разграничить аббревиатуры, закрепленные в системе языка, и аббревиатуры, появляющиеся в речи и не ставшие фактами языка, а также проследить наиболее продуктивные способы вхождения в систему функционирующих в речи аббревиатур в зависимости от специфики того или иного языка и знаний, заключенных в культурно-фоновых представлениях народа-носителя. Не менее важной проблемой является и исследование аббревиатурного пространства дискурса, возникающего на пересечении двух пространств: виртуального, или «дискурсивной структуры», и реального, или «практики».

Актуальность исследования определяется частым использованием аббревиатурной лексики и развитой системой моделей аббревиации в современных европейских языках; появлением значительного количества новых аббревиатур, являющихся часто ключевыми образованиями для определённого периода времени и предопределяющих подвижность и открытость аббревиатурной микросистемы; спецификой употребления анализируемых единиц в различных типах дискурса при отсутствии всестороннего, обобщающего исследования аббревиации в современных европейских языках.

Имеющиеся исследования, как правило, выполнены на материале одного или двух языков, анализ аббревиатурных процессов ограничен в них определенной сферой, тематической областью, в которой используются аббревиатуры, или определенным типом дискурса.

Цель данной работы – рассмотреть проблему заимствованных аббревиатур в русском и английском языках.

Объект - процесс заимствования

Предмет – аббревиатура как способ образования новых словарных единиц.

Для достижения цели необходимо выполнить следующие задачи:

1. Рассмотреть заимствования как отражение языковых изменений;
2. Изучить природу понятия «аббревиатура»;
3. Определить причины появления заимствованных аббревиатур в языке;
4. Рассмотреть формирование заимствованных аббревиатур в русском и английском языке;
5. Выполнить анализ заимствованных аббревиатур.

Глава 1. Теоретические вопросы проблемы заимствования аббревиатур

1.1 Заимствования как отражение языковых изменений в условиях глобализации

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных сообществ, демонстрирует ряд общих закономерностей соответствующих пере­водческих практик.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Язык как одна из важнейших составных частей национальной культуры, как отражение национальной идентичности народа не может оставаться в стороне от этих процессов. Языковые изменения – это необходимые следствия нашего способа употреблять язык, представляющие собой «специальный случай социокультурных изменений». Причины заимствований исследовались многими лингвистами на протяжении нескольких веков. Само понятие заимствований известно человечеству с древних времен, задолго до образования национальных литературных языков, поскольку люди всегда жили в не изолированных друг от друга (за редким исключением) сообществах, а имели более или менее тесные контакты с другими сообществами. Все языки подвергались воздействию со стороны других, родственных или неродственных языков, смешивались, ассимилировались, что приводило к изменениям в системе языка на разных уровнях. Известно, что самая изменчивая, подвижная часть языка – это словарный запас, который на протяжении всего развития языка непрерывно пополняется, изменяется, расширяется, обогащается. Это естественный процесс, который редко поддается прогнозированию, который всегда был объектом научных исследований и по-прежнему вызывает огромный интерес не только со стороны лингвистов, но и широкого круга носителей языка, включая политиков, журналистов, писателей, учителей и т. д.

Тема заимствований всегда вызывала жаркие дискуссии. Чрезмерное употребление англицизмов в рекламе и в СМИ вызывает негативную реакцию у большей части населения, поэтому цель – создание позитивной коннотации при помощи англицизмов – часто не бывает достигнута.

Что касается России, то тема «экспансии», «наступления» английского языка в последнее время также становится актуальной по тем же причинам, что и в других, прежде всего европейских, странах – как следствие глобализации и постепенной интеграции России в мировое сообщество. Однако общественное мнение по этому вопросу еще не сформировалось, хотя лингвисты давно обратили внимание на данный процесс, исследуют и анализируют новые заимствования, высказывают в той или иной степени озабоченность новыми тенденциями.

Изучение современных процессов заимствования в сопоставлении с процессами прошлых этапов существования того или иного языка дает возможность показать тенденции языкового развития, говорить о соотношении внутриязыковых и экстралингвистических факторов в определенные периоды развития языка. Заимствования последних десятилетий отражают те изменения, которые происходят в мире в эпоху глобализации. Одним из факторов, влияющих на изменения в большинстве языков мира, является распространение английского языка как языка международной коммуникации, на котором сегодня осуществляется информационный обмен в различных областях экономики, науки, культуры, образования и т. д. Возросший интерес к английскому языку, необходимость изучать и использовать его как в профессиональных целях, так и в повседневной жизни, с одной стороны, и отсутствие барьеров для межкультурных контактов, с другой стороны, – все это привело в конце 20-го и начале 21-го века к стремительному росту заимствований из английского языка. Неудивительно, что в современных лингвистических исследованиях значительное внимание уделяется распространению англицизмов (англоамериканизмов) практически во всех языках мира, что многими учеными рассматривается как настоящая экспансия английского языка, несущая угрозу существованию национальных языков. Это явление носит не только лингвистический характер, поскольку оно обусловлено рядом политических, экономических и культурно-социальных факторов, таких, как доминирующая роль США в мировой политике и экономике, открытость современного общества для международных контактов, где ведущую роль играет английский язык, своего рода «мода» на английский язык и многое другое. Поэтому сам процесс всегда рассматривался и рассматривается в совокупности всех этих факторов и, прежде всего, в неразрывной связи с культурными и иными контактами между языковыми сообществами, как часть и как результат таких контактов. Ни одна культура не развивалась в изоляции, в отрыве от других культур. Любая национальная культура со всей её самобытностью является продуктом внутреннего развития и взаимодействия с культурами других народов.^[1]

Угроза существованию языка как системы состоит не в том, что в речевом употреблении появляется очень много иностранных слов, а в том, что язык по каким-то причинам не способен (или утрачивает способность) так ассимилировать эти импортированные элементы, чтобы они подчинялись правилам импортирующего языка.

«Сила языка не в том, что он отвергает чужое, а в том, что он его поглощает» (Гете)^[2]. Все естественные языки со временем отвергают лишнее и усваивают то, что может быть «переварено» языком. Что останется в языке, а что уйдет, трудно предсказать, но со временем иноязычные слова перестают восприниматься как «чужие». Таким образом, «завтрашние изменения являются следствием нашей сегодняшней коммуникации».

Заимствования появляются прежде всего в слабо разработанных семантических зонах, отдельные объекты и характеристики которых еще не вербализованы в том или ином языке, и могут служить своего рода маркерами лакун^[3]. Одной из таких зон в русском языке является торгово-экономическая, поскольку до перехода к рыночной экономике в языке не было дифференцированных наименований для обозначения лиц, совершающих различные операции в сфере торгово-денежных отношений: брокер, дилер, риэлтор, дистрибьютор и др. Круг новых понятий и явлений, имеющих русское происхождение, в данной сфере ограничен.

Поэтому более простым и эффективным считается заимствование уже существующей номинации вместе с заимствуемым понятием и предметом. Так как передовые технологии сконцентрированы на Западе, а английский язык является международным, следовательно, русский словарь пополняется в основном за счет англицизмов. Практически в каждой тематической группе большую часть заимствованных англицизмов составляют лексемы, появившиеся в русском языке как результат удовлетворения потребности в наименовании новой вещи или понятия^[4]. Совершенно очевидно, что заимствования в таких случаях экономят речевые усилия, так как однословные номинации, вытесняющие многословные, описательные, интерпретирующие обозначения, являются более удобным средством, в том числе при образовании новых слов, обозначающих смежные понятия.

1.2 Понятие и природа образования аббревиатуры

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных сообществ, демонстрирует ряд общих закономерностей соответствующих пере­водческих практик.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Новые реалии вносят в язык свои наименования, которые, в свою очередь, часто получают – сокращенную форму. Так, возникают сокращения – неологизмы, которые, благодаря этим новым реалиям, часто заимствуются другими языками без изменения. Изучение общей теории заимствований и заимствованных сокращений ограничивалось, главным образом, исследованием причин, путей и времени проникновения заимствованных сокращений. Однако многие проблемы заимствованных СЛЕ остаются не решенными до настоящего времени: типы СЛЕ, их проникновение в языки и ассимиляция (СЛЕ-сокращенная лексическая единица).

Анализ языкового материала свидетельствует о том, что внутренняя форма аббревиатуры, ее семантическая мотивированность не являются главным компонентом понятийного содержания. Понятийное содержание при заимствовании в другой язык может быть этой аббревиатуре приписано, установлено в ней сообразно понятийной системе заимствующего языка, в то время как содержание аббревиатуры – это ее изначальный логико-грамматический элемент, подлежащий вербализации при межъязыковой трансформации текстов. Таким образом, при межъязыковом сопоставлении на передний план выступают понятийное содержание и категориальные смыслы, требующие адекватного языкового выражения в сопоставляемом языке. Перенос внутренней формы сокращений из одного языка в другой приводит к появлению значительных информационных полей и может вызвать полное непонимание намерений автора исходного текста.

Представленные в отечественной и зарубежной литературе различные взгляды на ключевые аспекты заимствования освещены в работе Т.Г. Линник. Автором, однако, не выделены и не проанализированы давно существующие в лингвистике полярные подходы к осмыслению основного содержания процесса заимствования. Исследование процессов и результатов лексических заимствований в последние десятилетия ведется в двух направлениях: одни лингвисты сосредоточили свое внимание на внутрисистемном аспекте вхождения иноязычных элементов в заимствующий язык, другие рассматривают заимствование в контексте двуязычия, межъязыкового контакта и межсистемного взаимодействия языков.

В новых исторических условиях вновь возникает вопрос о том, в каких пределах допустимо использование иноязычной лексики. Так, А.А. Брагина, О.С. Мжельская и Е.И. Степанова, И. Фомин, Г.Н. Скляревская и др. полагают, что заимствование иноязычной лексики является одним из способов обозначения новых реалий и понятий, возникающих в условиях политических, экономических и культурных связей между народами^[5]. В то же время многие филологи отмечают, что газеты изобилуют излишними иностранными словами, упрекают СМИ в чрезмерном увлечении заимствованиями из других языков, решительно возражают против терминологической избыточности.

Аббревиация как способ словообразования представляет собой сложное, многогранное явление, уходящее своими корнями в далекое прошлое. Заимствования лексических элементов из одного языка в другой – явление очень древнее и известно уже языкам древнего мира. Для судьбы заимствованных слов в новом для них языке имеет определенное значение тот путь, которым они в этот язык проникли. Могут быть два таких пути. Во-первых, устный путь, т. е. благодаря живому общению двух разноязычных народов, или усвоение названий предметов материальной культуры. В этом случае слова быстрее полностью ассимилируются в языке. Во-вторых, книжный или письменный путь, т. е. заимствование чужих слов из иноязычных текстов при переводе этих текстов на родной язык. В этом случае заимствованные слова дольше сохраняют свои фонетические, орфографические и грамматические особенности.

Начало процесса сокращения слов относится к глубокой древности. Аббревиатура в разных видах записанной речи так же стара, как сам письменный язык. Аббревиация (от лат. abbrevio – сокращаю) ведет свою историю от шумеров, чья письменность считается первой из зарегистрированных на Земле (IV в. до н.э.). Считается, что греки впервые обратили внимание на то, что сокращенные слова могут использоваться в качестве языкового средства влияния и воздействия на адресата речи; кроме того, они делали различие между риторическим и грамматическим эллипсисом. В современном английском языке развилось сокращение Xmas < Christmas, которое восходит к греческим словам Christ < Khri’stos, X < chi, p.Chr.n. < post Christum natum – «от рождества Христова»^[6].

В настоящие время очень активно разрабатываются следующие проблемы, а именно: динамика процесса заимствования, функционирование иноязычных слов, анализ семантических сдвигов в них, этапы ассимиляции иноязычных слов и присущие каждому этапу дифференциальные признаки ассимиляции для всех уровней языка, структурно-семантическая эквивалентность заимствованного слова и его иноязычного прототипа, отношение рядовых носителей языка к иноязычной лексике, прогнозирование возможности закрепления заимствованного слова в русском языке. Эти вопросы исследовали И.А. Бодуэн де Куртенэ, Л.В. Щерба, Л.П. Крысин, В.М. Аристова, А.В. Суперанская и др.

Необходимо отметить, что единой классификации аббревиатур в лингвистике быть не может. Почти каждый исследователь стремится усложнить, увеличить как количественно, так и качественно структурно-классификационную схему аббревиатур, включить в нее отаббревиатурные образования и графические сокращения.

В ХХ веке аббревиация стала одним из самых продуктивных способов словарного состава многих языков, в том числе английского. Появление в современных языках большого количества сокращенных лексических единиц является, несомненно, одним из следствий научно-технической революции, породившей множество новых понятий, которым необходимо дать названия, закрепить их в языке. Наиболее интенсивно аббревиация развивается именно для пополнения новых, бурно развивающихся отраслей науки и техники: космонавтики, радиоэлектроники, ядерной энергетики и др. Очевидно, что мобильная связь и факсы, компьютерная техника и сопутствующая ей область науки занимают одно из первых мест в этом ряду.

Заимствованные аббревиатуры в виде названий организаций ФАО – FAO (Food and Agricultural Organization) – «Продовольственная и сельскохозяйственная организация»; ПМК – «Постоянная международная комиссия»; CIOMS (Council of International Organizations of Medical Sciences) – «Совет международных научно-медицинских организаций»; CIAFL (Congress of Industrial Organizations – American Federation of Labor) – «Конгресс производственных профсоюзов, - Американская федерация труда; CINCAirCent (Commander-in-Chief, Allied Air Forces, Central Europe) – «главнокомандующий объединенными военно-воздушными силами на Центральноевропейском театре»^[7].

Названия федераций: ИИХФ – IIHF, International Ice Hockey Federation –«Международная федерация хоккея на льду».

Названия агентств: САНА – SANA (Syrian Arab News Agency) – «Сирийско-арабское информационное агентство»; АНИ – «Агентство нефтяной информации».^[8]

Названия техники: АЛГОЛ – ALGOL (Algorithmic Language) – «Машинный язык для описания вычислительных алгоритмов»; АБТ – «автоматизация банковских технологий».

Заимствованные сокращенные единицы используются везде, их можно встретить в магазинах, в кафе; почти во всех произведениях художественной литературы имеется большое количество сокращенных имен, которые представлены или одной начальной буквой, или усечением, при котором отбрасывалась вторая часть имени. Сокращенную форму получают не только имена, но и коллективы, организации, страны, партии, отдельные области, департаменты и т.д. Заимствованные сокращенные единицы встречаются в языке медицины, образования, политики, экономики и телевизионных шоу, практически везде, где переплетаются интересы более чем одной страны.

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных сообществ, демонстрирует ряд общих закономерностей соответствующих пере­водческих практик.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

1.3 Причины возникновения заимствованных аббревиатур и их быстрое развитие

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных сообществ, демонстрирует ряд общих закономерностей соответствующих пере­водческих практик.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Современные аббревиатуры представляют собой результат определенного исторического процесса, который нельзя назвать достаточно длительным, но в то же время нельзя не отметить и бурное протекание этого процесса. Пройдя сложный путь исторического развития, аббревиация завоевала себе определенное место в системе языка, тем не менее проведенный нами анализ исследований, посвященных тем или иным вопросам аббревиации, показывает проблематичность ряда теоретических положений, демонстрирующих соотношение смежных понятий указанной темы: аббревиация и сокращение, аббревиация и сложносокращенные слова, аббревиация и сложение, аббревиация и акронимы, исконные и иноязычные аббревиатуры, словосочетание и аббревиатура.

Основным категориальным признаком слов-аббревиатур является их краткость, усеченность составляющих в сравнении с базовым именем. В связи с этим представляется правомерным употреблять термины «аббревиатура» и «сложносокращенное слово» как гипероним и гипоним, т.е. отношения между ними рассматриваются как родо-видовые. Употребление их как абсолютных синонимов, отличающихся лишь по своему происхождению, считается нецелесообразным, так как названные типы слов структурно различны. В объем понятия «аббревиатура» включаются также и сокращенные слова^[9].

К экстралингвистическим причинам можно отнести следующие^[10].

1. Быстрый темп жизни, развитие современной науки и техники и связанное с ним стремление передать новые понятия, выраженные сложными словами и словосочетаниями, более монолитно, компактно, в единой и целостной форме.

2. Решение ряда вопросов в области информации: определение полезной и избыточной информации в устном и письменном слове; языковая экономия: устранение избыточных языковых средств информации и опущение некоторых языковых элементов, связанных с сокращением и упрощением высказывания.

К лингвистическим причинам образования и распространения заимствованных сокращений следует отнести следующие.

1. Возможность и стремление произносить аббревиатуры как единые слова. Это положение в одинаковой мере относится и к усеченным словам, и к лексическим аббревиатурам, которые функционируют в языке как обычные слова.

2. Поскольку сокращения образуются преимущественно от имен существительных или именных словосочетаний, то аббревиатуры выступают в функции существительных. Особенно часто встречаются односложные слова-аббревиатуры, представленные тремя буквами.

3. Научно-техническая терминология пополнилась довольно значительным количеством терминов, корнями которых часто являются слова греческого и латинского происхождения.

4. Сокращения жаргонной и разговорной лексики получают широкое распространение.

В последние годы русский язык интенсивно пополняется заимствованными словами. Особенно много слов вошло в общественно-политическую и экономическую лексику. Это происходит потому, что страна вступила в новую общественно-политическую формацию, а также в свободные рыночные отношения. Идет процесс разгосударствления, делается попытка проведения реформ в различных сферах жизни. Язык же всегда быстро и гибко реагирует на потребности общества. Можно без преувеличения сказать, что произошел лингвистический взрыв. Однако ничего страшного в этом нет, ведь заимствованные слова – это результат контактов, взаимоотношений народов, государств.

Особенностью лексики, заимствованной в наблюдаемый период, является ее массовость, новизна, однородность по отношению к языку-источнику: подавляющее большинство слов заимствуется из английского языка (см. Таблицу).

Таблица. Заимствованные лексические сокращения в составе русского языка.

Всего примеров Кол-во; %	Из английского языка Кол-во; %	Из французского языка Кол-во; %	Из испанского языка Кол-во; %	Из немецкого языка Кол-во; %
3500 100%	1950 56%	1200 34%	50 1%	200 6%

Из проведенного анализа видно, что преобладающее число заимствованных лексических единиц составляет английский язык, затем следует французский язык, а на последнем месте немецкий и испанский языки.

К внешним факторам появления аббревиатур относятся: идеология и социальная структура общества; форма организации производства, производственных сил и производственных отношений; социальные факторы научно-познавательного значения, социальные факторы эстетического плана.

В области аббревиатурной неологизации самым мощным внутренним стимулом является тенденция, получившая название «языковой экономии» или «закона экономии языковых усилий». Аббревиатуры значительно сокращают «площадь» словесных знаков: АЗИПИ «Ассоциация защиты прав инвесторов», ГНС «государственная налоговая служба», СХУ «синдром хронической усталости».

К числу активных внутренних причин, обусловливающих появление неологизмов, относится и тенденция к дифференциации, которая проявляется в направлении «род>виды». В силу указанной потребности возникают новые слова, уточняющие известные ранее общие понятия:

Банк – внешбанк, внешторгбанк, внешкомбанк, внешпромбанк, внешэкономбанк, дигбанк, комбанк, уникомбанк и т.п;

ТВ/TV – АTV, Дон ТВ, DTV, МТВ, Муз ТВ, НТВ, РЕН ТВ.

Глава 2. Формирование заимствованных аббревиатур в русском и английском языках

2.1 Появление заимствованных аббревиатур и их сфера использования в русском языке

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных сообществ, демонстрирует ряд общих закономерностей соответствующих пере­водческих практик.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Интенсивность заимствований от XVI в. (когда англицизмы проникали лишь в узкие сферы жизни, а именно в сферы артиллерии и корабельной спецификации) и до процессов в современном русском языке (когда заимствования проникают практически во все сферы человеческой деятельности) меняется с заметно ускоряющимися темпами.

Все заимствованные слова объединяются в несколько тематических групп, среди которых:^[11]

– экономические термины (роуминг – «распространение; возможность

широкого использования», от англ. to roam – «странствовать, скитаться» и другие современные понятия, такие как: дисконт, тендер, клиринг, менеджер, маркетинг, брендинг, франчайзинг, франшиза, лизинг, мониторинг, мерчандайзер, варрант, котировка, локаут, преференциальные льготы, ноу-хау лицензиара, брокерские операции, консигнационные операции, онкольная операция (on call transaction), опцион, бонусное отчисление, банк, расположенный в оф-шорном финансовом центре, хеджер, фондовый рынок, гудвил, консолидированный бюджет, солидарный);

– политические термины (спикер – председатель парламента, от англ. speaker – «оратор» и «председатель палаты общин в Англии и палаты представителей в США»; инаугурация– «церемония вступления в должность президента страны», от англ. inauguration «вступление в должность»; мэр, вице-мэр, префект, супрефект; администрация, пресс-атташе, пресс-конференция, пресс-релиз, брифинг);

– компьютерные технологии (сайт – от англ. site – «местоположение, местонахождение», файл – от англ. file – «регистратор; досье, дело; подача какого-либо документа» и др.);58

– спортивная лексика (фитнес – от англ. fitness – «соответствие» (от to be fit – «соответствовать, быть в форме» и др.), скейтборд – «катание на доске с роликами», от англ. skate – «катание на коньках, скольжение» и board – «доска»; сноуборд – «катание на доске по снегу», от англ. snow

– «снег» и board – «доска»; сноублэйд – «катание по снегу на набольших по размеру трюковых лыжах», от англ. snowblade – «трюковые лыжи»; байкер – «велосипедист; мотоциклист», от англ. bike – сокращ., разг. от bicycle – «велосипед»; шейпинг – от англ. shaping – «придание формы» (от to shape – «придавать форму»));

– названия предметов и реалий быта (шейкер – от англ. shaker – «сосуд для приготовления коктейлей» (от to shake – «трясти»), тостер – от англ. toaster – «приспособление для поджаривания тостов» (от toast – «поджаренный ломтик хлеба, гренок»); ростер – от англ. roaster – «жаровня» (от to roast «жарить») и др.);

– названия явлений культуры, в частности в музыкальной сфере (сингл – «песня, записанная отдельно», от англ. single – «один, единственный», ремейк (римейк) – «переделка», от англ. remake в том же значении; имидж – «образ», от англ. image «образ, изображение»; дизайн – «оформление» от англ. design – «замысел, план; конструкция»; постер – «небольшой плакат с изображением артиста», от англ. poster

– «плакат, афиша»);

– названия профессий и родов деятельности (секьюрити – «охрана», от англ. security – «безопасность, надежность; охрана, защита»; провайдер

– «поставщик», от англ. provider – с тем же значением; риэлтор – «агент по продаже недвижимости», от амер. realtor (от англ. realty – «недвижимое имущество»); брокер – от англ. broker – «комиссионер, оценщик; лицо, производящее продажу имущества»; киллер – «профессиональный убийца», от англ. killer – «убийца» от to kill «убивать»; рэкетир – «вымогатель», от амер. racketeer – «участник жульнического предприятия»; гангстер, бандит – вымогатель от амер. racket – «шантаж, вымогательство» и др.; хэндмейкер – «тот, кто занимается ручной работой», от англ. hand – «рука» и make – «делать»; имиджмейкер – «тот, кто разрабатывает имидж», от англ. image – «образ» и make – «делать»; мерчендайзер – «тот, кто занимается оформлением торговых полок», от англ. merchandise – «товары, торговля» и др.);

– термины, употребляемые в косметологии (мейк-ап – «макияж», от англ. make up – «макияж»; консилер, от англ. consealer – «карандаш-корректор»; пилинг – «чистка лица», от англ. peeling – «очищение, чистка», от to peel – «очищать, снимать кожицу; шелушить»; пилинг-крем

– peeling-cream – «крем, убирающий верхний слой кожи»; лифтинг

– «подтяжка», от англ. lifting – «подъем, поднимание»; лифтинг-крем – lifting-cream – «крем, подтягивающий кожу»; вейниш-крем – vanish-cream

– «крем, убирающий капиллярные сетки»; скраб – «крем для отшелушивания, очистки кожи», от англ. to scrab – «царапать» и др.).59

Часто встречаются в языке газет, реклам, объявлений также англицизмы [3], которые могут быть вполне заменены их русскими эквивалентами: секонд хенд –«одежда, бывшая в употреблении», от англ. second-hand

– «подержанный, из вторых рук»; ланч (ленч) – от англ. lunch – «второй завтрак»; тинейджер – от англ. teen-ager – «подросток, юноша или девушка от 13 до 18 лет»; паркинг – от англ. parking – «стоянка»; сейл – от англ. sale – «распродажа по пониженной цене в конце сезона»; микровэн или минивэн – «микроавтобус», от англ. van (сокращ. от caravan) – «фургон» и др.

Попадая в язык, слово проходит несколько этапов так называемого «обрусения». М.И. Чернышева, доктор филологических наук, специалист в области лексикологии и лексикографии, выделяет четыре таких этапа: проникновение, собственно заимствование, или вхождение слова в язык, усвоение и, наконец, укоренение заимствованного слова в языке-реципиенте, т.е. в заимствующем языке^[12]. На каждом этапе слово подвергается частичным или многочисленным изменениям, которые заставляют иноязычное слово адаптироваться согласно нормам языка реципиента.

Одним из самых активных процессов пополнения словарного состава русского языка всегда являлось заимствование слов иноязычной лексики. Н.М. Шанским, известным ученым-языковедом, заимствование определяется как «всякое слово, пришедшее в русский язык извне, даже если оно по составляющим его морфемам ничем не отличается от исконно русских слов»^[13].

Главными причинами проникновения англицизмов в русский язык являются дипломатические и торговые отношения России с Англией, начало которым было положено еще в XVI в. Наряду с этими причинами можно выделить и другие, характерные для русского языка уже современной действительности:

1. Возникновение наименований новой реалии, нового предмета, нового понятия, появившегося в общественной жизни. Например: паблисити, бренд, сноб, юмор, плеер, бульдозер, коктейль. В связи с распространением в России американских фантастических фильмов в русском языке появилось два англицизма: киборгизация (cyborgization – замена отдельных органов человека кибернетическими устройствами как научно-техническая проблема) и киборг (cyborg – человек, подвергнутый киборгизации).

2. Появление нового слова, которое является более удобным обозначением того, что прежде называлось при помощи словосочетания: наиболее раскупаемая книга – бестселлер, меткий стрелок – снайпер, бегун на короткие дистанции – спринтер, гостиница для автотуристов – мотель, предпринимательская деятельность – бизнес, одно из лучших произведений композитора или исполнителя, побывавшего в хит-параде – хит. Англицизмы заппер (zapper – человек, бесконечно переключающий каналы телевизора) и заппинг (процесс переключения) призваны также замещать описательные русские обороты. Англицизм квиз заменяет описательный оборот «радио- или телевизионная игра в вопросы и ответы на разные темы с призами».

3. Отсутствие соответствующего понятия в когнитивной базе языка-рецептора. В словарь делового человека 90-х гг. прочно вошли такие англицизмы, как бэдж, классификатор, ноутбук и его новые разновидности: аудиобук и пауэрбук; органайзер, пейджер и твейджер, холстер, таймер, бипер, скремблер, интерком, шредер, оверхэд, плоттер, сканер, тюнер, тонер, вьюк и др.

4. Новые слова, которые возникали в результате необходимости подчеркнуть частичное изменение социальной роли предмета в меняющемся социуме: офис – контора, служебное помещение, сбербанк – прежде сберкасса.

5. Влияние иностранной культуры, которое диктуется просто-напросто модой на английские слова. Во времена Пушкина считалось правилом хорошего тона говорить по-французски, сегодня – по-английски.

Соответственно, торговец поочередно становится то коммерсантом, то бизнесменом, а человек, сдающий карты, – то крупье, то дилером. Большинство этих слов в силу их актуальности очень быстро стали общеупотребительными и вошли в активный словарный запас.

6. Уточнение или детализация соответствующего понятия. Например, в русском языке было слово варенье, которым называлось и жидкое, и густое варенье. Чтобы отличить густое варенье из фруктов или ягод, представляющее собой однородную массу, от жидкого, в котором могли сохраниться целые ягоды, густое варенье стали называть английским словом джем. Так же возникли слова репортаж (при исконно русском – рассказ), тотальный (при исконно русском – всеобщий), хобби (при исконно русском – увлечение), комфорт (при исконно русском – удобство), сервис (при исконно русском – обслуживание) и др.

Эти причины проникновения англицизмов в русский язык являются экстралингвистическими, внешними. По мнению Л.П. Крысина, признанного исследователя иноязычной лексики, и в частности англицизмов, существует еще и ряд внутренних причин^[14]. Среди них: необходимость в разграничении понятий или в их специализации (инсталляция (англ. installation, франц. installation 'установка, оборудование') – слово, появившееся для обозначения нового типа произведений изобразительного искусства, тем самым оно должно было бы попасть в первую группу иноязычной лексики; однако главной причиной его появления в языке послужила необходимость отличить этого рода произведения, с одной стороны, от плоскостных (картин, офортов, эстампов и т. п.), а с другой – от объемных, но имеющих принципиально иной характер (скульптур), поскольку инсталляция предполагает использование в качестве материала разного рода бытовых предметов, деталей машин, приборов и т.п.); наличие в языке сложившихся систем терминов, более или менее однородных по источнику их происхождения (терминология вычислительной техники, которая сложилась на базе английского языка: сайт, баннер, браузер), и некоторые социально-психологические причины: престижность иноязычного слова (эксклюзивный вместо исключительный), коммуникативная актуальность понятия и соответствующему ему слова (наркомания, наркобизнес, мафия, рэкет, рэкетиры и др).

Сейчас идет процесс активного пополнения словарного состава русского языка иноязычными аббревиатурными инновациями.

При переходе аббревиатур из языка-донора в язык-реципиент происходят различные адаптационные процессы. Анализ материала позволяет выделить следующие конкретные группы.

I. Аббревиатуры, освоенные графически.

Графическое освоение заимствованной аббревиатуры – это передача ее на письме средствами русского алфавита: AA > American Army, АА > американская армия; BBC > British Broadcasting Corporation и Би-би-си > Британская радиовещательная корпорация.

II. Аббревиатуры, освоенные графически и лексически.

Лексически освоенное слово подчиняется лексико-семантической системе языка: PC > Personal computer и ПК > Персональный компьютер; IIHF > International ice hockey federation и ИИХФ > Международная федерация хоккея на льду.

III. Аббревиатуры, освоенные словообразовательно, графически и лексически.

В последнее время иноязычные аббревиатуры проявляют достаточно высокую деривационную активность: иноязычное слово, выступая в качестве производящего, стало включаться в определенную словообразовательную парадигму: SPA/СПА: SPA-салон, SPA-процедура; SMS/СМС: SMS-сообщение, SMS-поиск, SMS-знакомства, SMS-объявление, SMS-сленг, смска, смсить и т.д.

IV. Аббревиатуры, освоенные словообразовательно и лексически.

В данную группу входят следующие аббревиатуры: GPS: GPS-приемник, GPS-устройство, GPS-набор, IP: IP-телефония, IP-адрес.

V. Аббревиатуры, полностью освоенные.

Как известно, полностью освоенные, заимствованные, аббревиатуры – это аббревиатуры, адаптировавшиеся на графическом, словообразовательном, лексическом, грамматическом уровнях русского языка: VIP – Very important person и ВИП, вип «особо важная персона» / випы, випов / VIP-банкинг, VIP-билет, VIP-гость VIP-зал, VIP-персона, ВИПовский и т.д.^[15]

VI. Аббревиатуры, освоенные лексически.

CM – Corresponding Member «член-корреспондент», RAM – Random Access Memory «Оперативная память компьютера».

VII. Неосвоенные аббревиатуры.

CADAF – Compagnic aerienne des Alpes francaises «Авиационная компания района Французских Альп»; CERI – Central Electronics Engineering Research Institute «Британский центральный научно-исследовательский институт электроники».

Проведенное исследование позволяет говорить об активизации иноязычных аббревиатур в русском языке, которые так или иначе стремятся войти в русскую языковую систему.

Полностью освоенным иноязычным словам (заимствованиям) противопоставляются неосвоенные системой заимствующего языка слова-варваризмы. Между ними располагаются экзотизмы – слова, освоенные графически, словообразовательно, грамматически, но не освоенные лексически.

Рассмотренный материал позволил, таким образом, детализировать указанную классификацию, выделив, наряду с заимствованиями и варваризмами, промежуточные группы. Кроме того, наряду с лексическими экзотизмами, по данным нашего исследования, можно выделить новый тип иноязычных слов данной группы – грамматические экзотизмы, слова, освоенные графически, словообразовательно, лексически, но не освоенные грамматически.

Приток англицизмов за последние 5–10 лет очень велик. Это говорит о возрастающей потребности давать названия новым явлениям, предметам, открытиям, о развитии отношений и связей между Россией, Англией, Америкой, а также о престиже английского языка.

Историческая обстановка конца XX в. крайне благоприятна для развития контактов с зарубежными странами, и в лингвистическом отношении это сказалось в увеличении заимствований. К факторам иного, отрицательного, характера следует отнести моду на английские слова. Проникновение и влияние заимствований на язык – это, с одной стороны, явление закономерное, отражающее активизировавшиеся в последнее десятилетие экономические, политические, культурные, общественные связи и взаимоотношения России с другими странами, в частности с Америкой. С другой стороны, можно отметить тот факт, что в погоне за всем иностранным, в стремлении копировать западные образцы мы все больше теряем самобытность, в том числе и в языке, ибо язык отражает образ жизни и мыслей. Однако это неизбежное явление, а потому его стоит изучать независимо от того, какое влияние оно оказывает.

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных сообществ, демонстрирует ряд общих закономерностей соответствующих пере­водческих практик.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

2.2 Появление заимствованных аббревиатур и их сфера использования в английском языке

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных сообществ, демонстрирует ряд общих закономерностей соответствующих пере­водческих практик.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Роль заимствований в различных языках неодинакова и зависит от конкретно-исторических условий развития каждого языка.

Заимствования представляют собой одно из основных явлений жизни языка: это международный обмен в области языков, вызываемый всей совокупностью отношений между народами. Изучение заимствований позволяет восстановить для данного периода характер отношений между двумя народами и пути передачи заимствованных слов и сокращений. Самый простой способ заимствования из иностранного языка – это заимствование у соседнего народа, который вводит слово одновременно с новым понятием.^[16] Такое заимствование назвали «заимствование по необходимости». А. Доза полагает, что это не совсем точно, так как язык может не принять иностранного слова и сам обозначить ввезенный предмет, указывая или не указывая на его происхождение, как это произошло во французском с dinde – «индюк» (poule d’Inde – «курица из Индии») или pomme de terre – «картофель». Но вообще слово, пришедшее извне, имеет шансы утвердиться в языке, если оно не слишком противоречит его фонетике и если новый предмет не требует создания метафоры.

Путь иноязычного слова в языке-реципиенте начинается с употребления его небольшим числом людей, которые непосредственно соприкасаются с текстами на иностранном языке или общаются с носителями иностранного языка. Группа людей, инициирующих заимствование, должна быть влиятельна или авторитетна в своей области, и ее словоупотребление и речевое поведение является эталоном для других носителей языка.

По основным характеристикам заимствованная лексика занимает особое место не только в словарях, но и в языковом сознании говорящих. Л.П. Крысин отмечает, что «большая социальная престижность заимствованного слова, по сравнению с исконным, вызывает иногда явление, которое может быть названо повышением в ранге^[17]. Слово, которое в языке-источнике именует обычный объект, в заимствующем языке прилагается к объекту, в том или ином смысле более значительному, более престижному.

Для определения статуса аббревиатур и факторов их развития в европейских языках с различным грамматическим строем большое значение приобретает установление структурных и семантических типов аббревиатур, специфики их фонетической и грамматической оформленности.

В английском языке процент заимствований значительно выше, чем во многих других языках, так как в силу исторических причин он оказался, в противоположность, например, исландскому, очень проницаемым. Английский язык больше чем какой-либо другой язык имел возможность заимствовать иностранные слова в условиях прямого непосредственного контакта: сначала в средние века от сменявших друг друга на Британских островах иноземных захватчиков, а позже в условиях торговой экспансии и колонизаторской активности самих англичан.

Подсчитано, что число исконных слов в английском словаре составляет всего около 30%.

Основные разновидности аббревиатур в настоящем исследовании представлены следующими структурными типами^[18]:

I. Слоговые усеченные сокращения, в состав которых входит часть или часть только одного слова, не меньше одного слога: 1) конечные (апокопы): пом < от помощник (рус.), fac < faculte (фр.) – «факультет»; 2) начальные (аферезис): phone < telephone (англ.) – «телефон»; медиальные: tec < detective (англ.) – «сыщик»; 4) контрактуры (сращения): figue < fatigue (фр.) – «усталость».

II. Сложнослоговые сокращения, в состав которых входят только редуцированные части слов, по линейной протяжённости не меньше двухфонемного слога, но наряду с ними и полные слова: 1) собственно сложнослоговые сокращения, обязательно включающие начальный слог или слоги типа молкомбинат (рус.), мотоджигит (тюрк.); 2) сращения, характеризуемые наличием в их составе финальной части слова, например: мопед < мотоцикл + велосипед (рус.); motel < motor + hotel (фр.) – «мотель».

III. Инициальные сокращения, в состав которых обязательно входят начальные буквы/звуки (инициалы) слова или слов сокращаемого словосочетания: 1) буквенные, произносимые как названия последовательно расположенных букв алфавита – «алфавитизмы»: ср.: МК [эм-ка](рус.) < «Московский комсомолец»; SDF[sе-de-ef](фр.) < sans domicile fixe – «бомж»; 2) звуковые, произносимые как простые слова языка согласно орфоэпическим нормам – «акронимы», например вуз, радар (рус.), ONU[оny](фр.) < Organisation des Nation Unies – «ООН».

Лексические аббревиатуры являются единицами, возникающими при усечении отдельных слов или словосочетаний, представлены многими подтипами. Образование лексических аббревиатур осуществляется во всех исследованных языках по двум основным моделям: аббревиатуры и усечения. Основными единицами первой модели являются инициальные аббревиатуры и акронимы, второй – усечения, сложносокращенные слова, слогоморфемные или телескопические образования, которые вступают практически во все типы системных отношений, характеризуются значительным функциональным сходством и употребляются в английском языке в различных типах дискурса.

Инициальные аббревиатуры подразделяются на две подгруппы, в зависимости от способа их произношения.

1. «Звуковой» тип, т.е. аббревиатуры, производящиеся по звукам, типа ONU [ony] (Organisation des Nations Unies) – «Организация Объединенных Наций, ООН»; S.C.O.F.E.T. [sco`fet] (Syndicat des constructeurs de fours et d’equipements thermiques) – «Объединение по строительству доменных печей и тепловых установок»; C.A.D.A.F. [ka’daf] (Compagnic ae`rienne des Alpes francaises) – «Авиационная компания района Французских Альп»; C.E.E.R.I. [seri] (Central Electronics Engineering Research Institute) – «Британский центральный научно-исследовательский институт электроники»; A.D.S.A. [edse] (American Dairy Science Association) – «Американская научная ассоциация молочной промышленности», EMF [i:'em'ef] (European Monetary Fund) – «Европейский валютный фонд», EMS ['i:'em'es] (European Monetary System) – «Европейская валютная система», EMI [i:'em'ai] (Electric and Musical Industries)- «Электрик энд Мьюзикал Индастриз» (крупная электротехническая компания; Великобритания).

2. «Буквенный» тип, т.е. аббревиатуры, произносящиеся по алфавитным названиям букв: B.P.C. (‘be-pe-se) (brigade de parachutistes de choc) – «ударная парашютно-десантная бригада»; M.T. (еm-te) (medecin traitant) – «лечащий врач»; M.T.M. (еm-te-еm) (memoire de transmission manuelle) – «запоминающее устройство ручной, неавтоматической передачи»; BLM[be-el-em](Basic Language Machine) – «основной язык вычислительной машины»; CM [sе-em] (Corresponding Member) – «член-корреспондент»; PG ['pi:'d3i:] (prostaglandin) – « биохим, простагландин»; P. G. ['pi:'d3':] (paying guest) – «пансионер (в частном доме)»; жилец, снимающий комнату с пансионом»; CW ['si:'dAblju:] (chemical weapons) – «химическое оружие»; CWS ['si:'dAblju:'es] (Cooperative Wholesale Society) – «Общество кооперативной оптовой торговли».^[19]

Таким образом, при необходимости указать на второй тип произношения буквенных аббревиатур приходится использовать какое-то нагромождение слов – буквенные аббревиатуры буквенного типа. Определение «буквенные аббревиатуры» представляется нам неточным. Правильнее, на наш взгляд, будет определение «инициальные аббревиатуры», так как оно подчеркивает способ образования аббревиатур: не просто от букв, а именно от инициальных букв полного наименования. Мы предлагаем использовать для обозначения инициальных аббревиатур термин-синоним «инициализмы». Этот термин более удачен и краток.

В современном английском языке встречаются сокращения, заимствованные из различных языков. При естественной связи между значением слова и его звучанием говорят о наличии фонетической мотивированности. Закономерности развития звукового строя английского языка могут привести к утрате словом мотивированности по фонетическим причинам. Поскольку усечения как часть слова не вызывают трудностей при произношении, остановимся на реализации в речи инициальных аббревиатур.

В лингвистической литературе существует деление заимствованных аббревиатур по способу их произношения на следующие группы:

произносящиеся по алфавитным названиям букв (так называемый буквенный тип произношения – алфавитизмы).

Например:

HMI (нем.) (Hahn – Meitner – Institüte für Kernforschung) – «Институт ядерных исследований им. О. Гана и Л. Мейтнер» (ФРГ); С. Р. Е. (фр.) (Commission Permanente d'Essais) – «постоянная испытательная комиссия»; CPD (амер.) (Civilian Personnel Division) – «отдел гражданского персонала»;

2) произносящиеся как обычные слова (звуковой тип произношения - акронимы): HERA (нем.) (Hadron Elektron Ring Anlage) – «Электронно-протонное накопительное кольцо», «Гера» (ФРГ); С.О.I.S.М. (фр.) (centre d'organisation et d'instruction du service du matériel) - «организационно-учебный центр службы материально-технического обеспечения»; С.О.М. (ит.) (centro operativo misto) – «смешанный оперативный центр»;

3) смешанного типа произношения (буквенно-слогового): Genlock US (General Locking) – «система принудительной синхронизации (радиотел.)»; Dem.L. (нем.) (Demarkationslinie) – «демаркационная линия», col. in s. S. M. (ит.) (colonnello in servizio distato maggiore) – «полковник штабной службы».

Bo всех трех указанных случаях действуют определенные закономерности произношения букв, ибо все инициальные аббревиатуры идут от письма.

Аббревиатуры, в большом количестве встречающиеся в английской технической и военной литературе, употребляются, главным образом, в письменной речи и лишь в отдельных случаях проникают и в разговорный язык. Сокращения такого рода не являются общенародными, поскольку они имеют терминологический характер и употребляются специалистами. Можно привести следующие закономерности произношения рассматриваемых аббревиатур, которые нам удалось обнаружить.

Инициальные аббревиатуры, пишущиеся через точки, в устной речи произносятся по алфавитным названиям букв, p.a. (лат.) per annum – «ежегодно»; С.E.M.Р.N. (фр.)(centre d'examen médical du personnel navigant) – «медицинская комиссия по освидетельствованию летного состава»; D. (нем) (Division) – «дивизия».

В последнее время становится заметной тенденция замены буквенного типа произношения звуковым: сокращения претерпевают изменения в своем развитии, приближаясь по орфографии и произношению к обычным словам. Такие сокращения становятся словами и произносятся уже не по алфавитным названиям букв, а как обычные слова.

У лексических сокращений, как сокращений особого типа, очень трудно определить основные грамматические категории, что связано, прежде всего, с необычностью формальной структуры сокращенных единиц, а также с тем, что аббревиация как способ словообразования все еще находится в стадии становления и не имеет во многих случаях установившихся жестких норм, в результате чего при выборе и употреблении тех или иных грамматических категорий большое значение приобретает субъективная оценка.

Являясь элементом языковой системы, слово подчиняется грамматическим законам. Особое место при определении рода аббревиатур занимают существительные, обозначающие различные промышленные предприятия, фирмы, компании. Однако, когда сокращенные лексические единицы заимствовались английским языком, то произошла ассимиляция их грамматического строя и подразделения по родам уже не отмечается, так как в английском языке нет категории рода. Отсутствие особой формы множественного числа у заимствованных сокращений, использующихся в английском языке, также можно считать одним из проявлений тенденции к их обособлению как специфического типа слов.

Прежде всего, изменение значения слова вероятно при появлении в жизни общества нового денотата — предмета или понятия. В период становления системы современного английского языка весьма актуальной проблемой была так называемая борьба синонимов, когда приходящие в английский язык заимствования вытесняли исконные или пришедшие раньше заимствованные слова в иную сферу. Результатом такой борьбы становились изменения в семантической структуре или стилистической принадлежности обоих слов^[20]. Особенно активно этот процесс происходил в среднеанглийский период. Именно в это время под влиянием заимствованных слов исконные слова нередко меняли стилистическую принадлежность.

Рынок туристических услуг в общемировом масштабе развивается неимоверными темпами и является одним из самых перспективных, поэтому интерес к нему закономерен. Задача данной статьи - дать общую краткую характеристику туристической области Чехии, представить чешский туристический рынок, комплекс предлагаемых услуг и отдельных рекламных стратегий. Цель статьи - представить отдельные аспекты рекламы, касающиеся сферы туризма в Чехии:

Познакомить с восприятием понятия туризм населением страны, рассказать о наиболее популярных видах отдыха.

Перечислить основные виды услуг, предоставляемые туроператорами.

Представить наиболее распространенные виды рекламы.

Реклама туристической области имеет свою специфику, в том числе национальную. Е.А. Гладченкова отмечает: «Прагматический потенциал рекламы турпродукта имеет в основе ряд особенностей туризма как деятельности. Во-первых, в отличие от традиционных товаров, туристические услуги не имеют постоянных свойств (цвет/размер/вкус/полезность и пр.), поэтому в туристической рекламе практически невозможно применить сравнение, которое широко используется в рекламных кампаниях потребительских товаров»0.

Национальная специфика зависит от факторов географических, которые определяют развитие туристической сферы в самой стране и связанные с ним возможности получения экономической выгоды, а также факторов культурно-исторических, которые ложатся в основу национального характера и мировосприятия нации.

Общая краткая характеристика туристической сферы Чешской республики

Туризм в Чехии очень популярен. Как и в других странах, он делится на самостоятельный и организованный. Чешские турагентства предлагают широкий спектр возможностей отдыха, как внутри страны, так и за рубежом. Кроме того, в стране очень широко развит сегмент самостоятельного туризма.

Прежде всего необходимо отметить, что чехи с особой любовью относятся к родной природе и памятникам архитектуры, пусть даже самым миниатюрным водопадам и музеям, интересным местам в своей стране, - поэтому доминирующей и наиболее развитой туристической отраслью (как самостоятельной, так и организованной) можно назвать краеведческий туризм. Один выходной в неделю среднестатистическая чешская семья посвящает культурному отдыху, это может быть велосипедная прогулка, прогулка в лес - от нескольких часов до целого дня, также посещение замка в своей или другой области республики, которое займет целый день. Благодаря развитой туристской инфраструктуре, регулярным реконструкциям памятников культурного наследия, хорошо налаженной работе транспорта, самостоятельный отдых выходного дня доступен каждому.

Туризм в Чехии пропагандируется различными способами. Существует множество специализированных сайтов, ориентирующих потребителя на тот или иной вид отдыха. Веб-страницы каждого чешского города содержат информацию о местных достопримечательностях и проходящих культурных мероприятиях. В больших городах существуют инфо-центры, в которых можно получить интересующую информацию, купить или получить бесплатно карту региона с архитектурными памятниками.

Туризм для многих чехов связан с хобби - собиранием деревянных туристических «марок», магнитов, а в последнее время - туристических визиток. Новый подход к продвижению туристического движения - это туристический дневник и туристические визитные карточки. Идея туристического дневника заслуживает внимания, книжечка небольшого размера помещается в рюкзак, наклейки путешественник покупает на посещаемых им местах. Наклейки (относительно недорогие) содержат качественные фотографии (замки, города, башни и др.), и служат хорошим напоминанием о поездке. Собственные записи, вносимые туристом в туристический дневник, создают уникальную запись о поездке. Туристический дневник пропагандирует сайт http://turisticky-denik.cz/.

В Чехии с 1889 г. выходит журнал «Turista» (Турист), в 2013 г. он отметил свой 125-летний юбилей. Существует «Клуб коллекционеров туристических сувениров».

Описанные типы туристических продуктов, как примеры непрямой рекламы

- туристический дневник, марки, магниты, визитки, наклейки, являются показателем умелого моделирования поведения адресата рекламы. В нем учтены национальные особенности и в немалой степени возрастные признаки (в Чехии широко распространена традиция проводить выходной день с семьей, а в путешествии внимание ребенка обязательно привлечет цветная картинка. будь то магнит или наклейка).

Чешское понимание понятия «туризм». Наиболее популярные формы отдыха

Туризм в Чехии часто связывают с понятием здоровый образ жизни. В контексте страны общенародно популярными являются велосипед и роликовые коньки, если ролики с возрастом выходят из сферы интересов, то любительский велосипедный спорт не имеет никаких границ. После зимнего пробуждения природы - и стар и млад садится на велосипед. Велосезон продолжается до поздней осени, времяпровождение на велосипеде считается достойной культурной программой, создает положительный имидж. Строительство велодорожек часто входит в предвыборные программы местных властей.

Невыгодой чешских велодорожек является то, что большинство из них располагается за городом, и не каждый желающий имеют отвагу сесть на велосипед и доехать на нем к объекту через заполненный транспортом город. Многие, погрузив велосипед в машину, отправляются на ней за город, покатавшись на велосипеде, таким же образом добираются домой на машине. Германия дает лучший пример: широкие велодорожки расположены в городах параллельно с пешеходной и проезжей частью, таким образом, велосипедист чувствует себя в безопасности. Именно поэтому многие используют велосипед вместо городского транспорта при перемещении на работу, такой подход как здоровый образ жизни, приветствуют немецкие страховые компании, которые своих клиентов за это поощряют.

Основные виды услуг, предоставляемые чешскими туроператорами

Организованный туризм представлен многочисленными видами, перечислить которые в данной статье невозможно, назовем лишь некоторые из них, получившие наибольшую популярность в последнее время, прежде всего благодаря разумной цене.

Целевая поездка выходного дня (дней) от туроператора. Например, посещение выставки орхидей в Дрездене, однодневное путешествие в Дрезден на корабле с дегустацией вин, воскресное посещение немецких парков отдыха «Tropical Islands» (тропические острова), «Legoland» (Страна ЛЕГО), посещение цветущих парков Голландии, австрийских Альп (велосипедные прогулки и купание), посещение рождественских ярмарок. Турагентства организовывают такие поездки, как по Чехии, так и за рубеж, что позволяет относительно небольшая территория страны.

Продолженные выходные (eurovikend - европейские выходные), как правило, это предложение отдыха с пятницы по воскресенье (Париж, Мадрид, Вена и др.). Этот вид отдыха предлагают и чешские гостиницы и санатории (обычно в него включено несколько лечебных или оздоровительных процедур, например, массаж, ванны и др.), также чешские туроператоры предлагают аналогичные продолженные выходные по всей Европе.

Заграничный познавательный туризм, совмещенный с отдыхом (чаще всего Турция, где экскурсии - ежедневное перемещение и посещение архитектурных или природных объектов совмещено с купанием и пляжным отдыхом).

Спортивный туризм. Этот вид отдыха предполагает физическую подготовленность заинтересованных клиентов (напр. Словакия, Татры привлекают зимой лыжников, летом - любителей ходить в горы, или так называемое путешествие «под ключ» (все включено) - гольф на острове Маврикий; восхождение на Килиманджаро и др.).

Заграничный отдых:

5.1 Пляжный туризм (отдых у моря с предложением экскурсий). Сопоставим с предложением российских туроператоров, имеет стандартный пакет предложений (доставка туда и обратно, питание (на выбор), предложение экскурсий, услуги туристического агента).

5.2 Познавательный туризм;

5.3 Экзотические страны;

5.4 Заграничный велотуризм (турагентство обеспечивает перелет туда и обратно и предлагает на выбор 5 видов трасс различной сложности).

(6) «За спортом» - вид услуг, предоставляемый чешским агентством Czech Sport Travel, которое помогает болельщикам (в основном футбольным) в приобретении билетов и перемещении накануне крупных спортивных матчей, олимпиад.

(7) Морское путешествие - один из самых дорогих видов туристических предложений, включает перелет в место отправления корабля. Отправившись в такое путешествие, турист посещает на протяжении недели несколько стран.

(8) Отдых для пожилых людей, или иначе 55+ (предусматриваются менее шумные места).

(9) Языковой туризм - оплаченный языковой курс за границей. Клиент погружен в естественную языковую среду, и имеет возможность получить одновременно теоретическую подготовку и практику.

(10) Путешествия «под заказ» - индивидуальный подход к пожеланиям клиентов, подготовка путешествия в соответствии с различными пожеланиями заказчика.

Специфика рекламы чешской индустрии туризма

Туристическая индустрия имеет свою специфику, она не всегда предсказуема, так как зависит от погодных условий, ее планы могут нарушать форсмажорные обстоятельства. Недобросовестная реклама в этой области могла бы привести туристические агентства к убыткам, поэтому в сфере туристической рекламы мы очень редко встречаемся с подходами, обычными для других сфер, преувеличению, как правило, нет места.

«<...> туристская реклама несет большую ответственность за правдивость и точность продвигаемых с ее помощью услуг и сообщений; услуги, которые. в отличие от продукции, не имеют постоянного качества, нуждаются в таких функциях рекламы, как информационность и пропаганда; специфика туристских услуг предполагает необходимость использования зрительных, наглядных средств, более полно отражающих объекты туристского интереса. Поэтому здесь активно должны применяться кино- и фотоматериалы, красочная полиграфическая продукция, возможности 3D».

В области рекламных стратегий выбор соответствующего рекламного носителя является весьма важным аспектом. С рекламными материалами туристической области мы чаще встречаемся в следующих источниках:

- собственные проспекты туристических фирм;

- реклама в печати;

- интернет.

Собственные материалы туристических операторов - каталоги, брошюры, листовки. Каталоги и брошюры содержат точные сведения и характеристику предлагаемых направлений, листовки содержат простую, лаконично изложенную информацию. Основное содержание листовки: логотип туроператора, специальное предложение (место + скидка), имиджевое фото, контакт или ссылка на официальную интернет-страницу. Листовка - небольшой листок (обычно А6, А5 или А4), предоставляющий рекламную информацию о спецпредложении, привлекающем внимание к туроператору.

Каталоги чешских туристических фирм не насыщены рекламой, как правило, она располагается на обложке, на первой и последней страницах. При этом реклама на первой и последней страницах не обязательно представляет саму турфирму и ее предложения, чаще это определенный вид услуг, связанный с путешествиями. Особенностью чешской рекламы туристической отрасли является ее рациональный характер, она предвосхищает и предупреждает возможные проблемы, которые могут возникнуть во время путешествия, отдыха за границей. По параметру эмоциональность, который приводят исследователи русской рекламы в сфере туризма, как один из преобладающих элементов, чешские рекламы значительно отличаются. В них мало эмоциональности, что можно трактовать как отражение специфики менталитета, чехи в целом менее эмоциональны по сравнению с русскими.

В каталогах чешских турфирм наиболее распространены рекламы на (1) парковку в аэропорту и (2) страхование на время отпуска.

Парковка автомобиля в аэропорту, если человек приезжает в Прагу из другого города, необходима. Как правило, эти рекламы очень просты: «Mate strach o sveho plechoveho milacka? Uz zadny problem» (Боитесь за своего железного любимчика? - Нет проблем); или буква П (чешск. Р) - обозначение парковки как знака, рядом с которым три слова: безопасно, комфортно, дешево.

Каталог туристической фирмы «NOMAD» предлагает потенциальным покупателям 30% скидку на годовую подписку журнала «Lide a Zeme» (Люди и страны).

Рекламная стратегия, используемая многими турагентствами - проведение фотоконкурсов, на которые принимают фотографии, сделанные во время купленных у них поездок. Во многих каталогах встретим рекламу страховых компаний, предлагающих оформление страховки на время путешествия, часто оно оформляется через интернет.

Некоторые турфирмы помещают рекламу банков, предлагающих кредиты для оплаты летнего отдыха, также подарочные сертификаты, которые можно подарить своим близким.

Тренды рекламных стратегий последнего времени - скидки на отдых, предлагаемый как FIRST и LAST minut, цены в этих предложениях не всегда можно сопоставить с реальной ценой сезона.

В большинстве случаев обложка каталога ориентирует покупателя на хорошее настроение: «Milujeme leto» (Мы любим лето!); «Немного другой отпуск» (VIAMARE). Международные туристические фирмы, работающие на чешском туристическом рынке, акцентируют внимание прежде всего на язык представителя туристической компании, который будет работать с клиентами на месте: «Kompletni balicky s cesky mluvicim pruvodcem» (Комплексные предложения с говорящим на чешском языке представителем) (NECKERMANN). Данный «языковой» подход конкурирует с предложением немецких туроператоров, которые широко распространяют свои предложения на чешский рынок. Для чешского клиента они представляют выгоду (цена) и невыгоду (немецкий язык при подписании договора и язык представителя турагентства в месте пребывания).

Интернет-порталы скидок

Скидка для среднестатистического чеха является словом почти волшебным. Для Чехии оно актуально и в сфере туризма.

«Одной из самых частых манипулятивных стратегий в рекламе туризма, направленных к «разуму», является стремление заинтересовать клиента выгодой: предложение «горящих туров» по низким ценам, скидки/подарки при покупке путевок и т. д. С помощью данной манипулятивной стратегии достигается быстрота реагирования клиента на предложение фирмы» .

Чешские интернет-порталы, предлагающие скидки на различные виды товаров и услуг, в последнее время активно расширяют свое поле деятельности, и все чаще в их рекламных мейлах появляются предложения отдыха по сниженным ценам. К одним из популярных в Чехии порталов скидок относится Slevin. cz.

Данный портал имеет свою рекламную стратегию, которая кажется весьма простой, вместе с тем, ее когнитивные механизмы весьма действенны. Само название slevin от слова sleva - скидка, привлекает внимание. Основная страница портала располагает к себе двумя основными цветами - зеленым и синим (море). На ней посетитель встретится с «хозяйкой» портала (удачная языковая игра) - sl.Eva1 - девушка Ева (рисованный образ молодой девушки), которая рассказывает о себе, используя простые средства выражения и сленг:

«Привет, я Ева. Точнее Скидка. Я решила искать для вас наилучшие скидки и досматривать за ними. А вы можете быть уверены, что со мной вас не обманут. Кроме того я еще вкалываю, я редактор ... Если кто и имеет понятие о том, что сейчас в моде - так это я. Обожаю моду и еду. Кроме того, хотя немного меньше, люблю спорт. Я общительна, активна и болтлива. Можно сказать, что заболтаю каждого. Это при поиске наилучших скидок весьма годится. Буду рада, если будем встречаться часто! Ваша Ева (Скидка)» [I2, перевод].

На странице изображение девушки, купающейся в море, и надпись, основанная на использовании сленгового выражения nechat plavat - забыть о проблемах (дословно - высокие цены будут плавать - точнее: высокие цены оставим за бортом). Но глагол plavat вызывает ассоциативную связь с купанием в море, и языковая игра продолжается придаточным предложением - но плавки2 вам (купальник) могут пригодиться.

«Se mnou nechate vysoke ceny plavat (i kdyz plavky se mrnou hodit;-) )». Vase sl.Eva

О плавках напоминает также реклама турфирмы «CA Sky tour»:

«Rasenku, cokoladu, пй2, zapalky a baterku: to jsou veci, ktere by si podle pmzkumu lide sbalili na pusty ostrov. Na tropicky ostrov v Nemecku vam staci sbalit pouze plavky, o vsechno ostatni se postara CA Sky tour»3.

Перевод: Тушь, шоколад, нож, спички и фонарик: это вещи, которые по статистике люди бы взяли на необитаемый остров. На тропический остров в Германии вам достаточно взять лишь плавки (купальник), обо всем остальном позаботится CA Sky tour.

Практически все чешские турфирмы имеют на своих официальных страницах надпись «Stante se nasimi fanousky na facebooku» - станьте нашими друзьями на фэйсбуке.

По статистике последних лет, приводимой Ассоциацией туристических агентств Чешской республики, к наиболее популярным дестинациям (с перелетом) относятся Греция, Турция, Испания и Египет. Из дестинаций, куда туристы отправляются наземным транспортом (автобусом или самостоятельно

- личным автомобилем) - Хорватия и Италия. Чехи в период летних отпусков отдают предпочтение перелетам, составляющим от 2 до 4 часов. Продолжительность отдыха постепенно сокращается, большей популярностью пользуются предложения 7-дневного отдыха, у отдыха с перелетом более 80 % составляет программа all inclusive. В последние два года возрастает интерес к Тунису .

Чешская реклама ориентирует покупателя на выгоды, которые он может извлечь при покупке путевки, ее прагматические установки связаны с удовлетворением потребительских мотивов. К основным выгодам, предлагаемым туристической сферой Чехии, относятся скидки:

Ребенок отдыхает бесплатно (2 osoby + dite zdarma);

Скидка на ребенка (sleva na dite);

Скидка для пожилых людей (dovolena 55+, zajezdy pro seniory nad 55 let);

Скидка для молодоженов (novomanzelska sleva).

В последнее время скидки также предлагаются в следующих моментах:

за предварительное резервирование поездки: в начале года - летней, летом

- зимней;

за покупку путевки через интернет.

По сравнению с другими областями, туристическая сфера Чехии менее «оккупирована» рекламой. Реклама в ней очень сдержанная. Большие и малые туристические фирмы и агентства Чехии отдают предпочтение подаче точной и конкретной информации о предлагаемой поездке.

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных сообществ, демонстрирует ряд общих закономерностей соответствующих пере­водческих практик.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

2.3 Анализ английских аббревиатурных заимствований в русском языке и сферы их распространения

В последние годы, как уже отмечалось, исследователи фиксируют значительное увеличение потока заимствованных аббревиатурных лексем. Абсолютным лидером среди «поставщиков» новых сокращенных слов (как и в сфере неаббревиатурной лексики) является английский язык. Неологизмы в русском языке проникают в различные области современного словаря: от общественно-политической до жаргонной. Своеобразие нынешних заимствований состоит и в чрезвычайно высокой частоте употребления, вследствие чего очень скоро их новизна стирается и большинство заимствований спустя короткое время после появления в русском языке входит в круг общеупотребительной лексики.

Другая особенность современного момента - появление в русском языке заимствованных аббревиатур, сохраняющих латинскую графику и произношение инициалов по правилам языка-источника. Заметим, что значительная доля характеризуемых единиц входит в терминосистемы высокоточных технологий и еще не вполне оторвалась от них, хотя и имеет весьма значительный стаж функционирования в непрофессиональной речи, в том числе и в публицистической. Приведем примеры таких заимствований:

- терминологические заимствования - IBM, PC , CD , CD-ROM, Internet и др.;

- заимствования, не входящие в какие-либо системы - PR , DJ , VIP , TV и др.

Интересно, что подобные сокращения сохраняют тесную связь с языком-источником, что проявляется как на фонетическом и графическом уровнях, так и на орфографическом. К примеру, акроним VIP в публикациях некоторых в российских изданий пишется с точками после каждого инициала в полном соответствии с английским образцом: V.I.P. .

Наиболее употребительные заимствования осваиваются русским языком, что находит выражение в появлении у них вариантов, оформленных средствами русской графики: РС/ПК, VIP/ВИП, Internet/ИНТЕРНЕТ/ Интернет и т.д. Есть кириллический вариант и у аббревиатуры TV - ТВ, причем появился он в русском языке раньше, нежели английский, заимствованный в последнее десятилетие по причине «престижности» иноязычных слов вообще и английских в частности. То есть в орфографии этой аббревиатуры мы наблюдаем своеобразный «откат» к латинице.

Похожую историю имеет аббревиатура DJ , появившаяся в таком оформлении сравнительно недавно. Она заменила собой заимствованное несколько раньше из английского же языка сложное слово ДИСК-ЖОКЕЙ /англ. disc-jockey/. В современном русском языке у акронима DJ имеются варианты - ди-джей, диджей представляющие собой транскрипцию инициального эквивалента, оформленную средствами русской графики.

Заметим, что новые заимствованные аббревиатурные единицы неоднородны с точки зрения стилистической окраски в языке-источнике. Класс сокращенных слов русского языка пополняется не только единицами терминологических систем, но также и элементами разговорной речи. Например, аббревиатуры V.I.P и DJ в «Англо-русском словаре» В.К.Мюллера имеют помету «разговорное».

Интересным представляется и тот факт, что последние из рассмотренных заимствований -VIP, DJ, в отличие от основной массы аббревиатурных неологизмов последнего времени, имеют значение лица, не отвечающее традиционной аббревиатурной семантике.

Аббревиатура VIP является носителем имплицитной оценки, поскольку в ее значении содержатся оценочные семы: «очень важная персона». Однако в оценочных контекстах, в том числе несущие негативную оценочность, эта аббревиатура встречается крайне редко:

«VIPы попадаются? Вот тебе и VIPы….»^[21]

«VIPам кризис не помеха»^[22]

« В Сочи приставку VIP лепят куда не попади. VIP-плавки, VIP-баня, VIP-очки, VIP-экскурсия. Получив независимость, Абхазия тут же стала VIP»^[23]

«Джип для VIP»^[24]

Гораздо чаще можно встретить эту аббревиатуру в нейтральных с точки зрения оценки контекстах:

«За три часа будет несколько включений из гостиницы «Россия», куда и приглашаются утренние «випы»^[25]

«Кто все эти VIPы – было непонятно»^[26]

«Попасть на кубок Девиса проблематично не только простым минчанам, но даже российским VIPам»^[27]

Частеречная принадлежность целого ряда неологизмов-заимствований (как инициального, так и иных типов) двузначна. Сокращенные слова выступают то как имена существительные, то как имена прилагательные. Такой грамматической омонимией характеризуются, например, следующие лексемы:

VIP : Из других российских авиакомпаний, эксплуатирующих небольшие реактивные самолеты для перевозок VIP , наиболее известны Российско-Британское СП Alcom и “Мастер” (КП) - в субстантивном значении; ср.: VIP- поле перед сценой, где сидели “новые русские” (...), наполовину пустовало (КП) - в адъективном значении.

TV/ТВ : “Театр + TV ” (передача на канале ОРТ); ср.: “ТВ - прогноз” (передача на канале РТР).

PR : О значимости “Дней PR ” свидетельствует тот факт, что в этом году свое приветствие участникам форума прислал (...) Сэм Блэк (КП); ср.: Достигнута договоренность о сотрудничестве при проведении комплексных PR- и рекламных кампаний с рядом ведущих агенств Германии (Советник).

DJ : Закончила школу ди-джеев и работала на радио (СГ); ср.: “ DJ - агенство объявляет прием” (из рекламного объявления).

Internet/Интернет : “С появлением Интернета игры из локальных сетей переместились в глобальную” (КП); ср.: “ Интернет- кафе” (передача на канале ТВ-Центр) и т.д.

Неологизмы-заимствования вместе с аббревиатурами, возникшими на русской почве (например, ВИЧ и ее производные - ВИЧ-инфекция, ВИЧ-инфицированный, ВИЧ-вирус и т.д.), пополнили сравнительно небольшую категорию слов, выступающих как в субстантивном, так и в адъективном значениях. Отметим, что в нашей выборке грамматическая омонимия характеризует не только инициальные аббревиатуры, но также и частичносокращенное слово Internet / Интернет, образованное путем компрессии трехчленного словосочетания International computer net (Международная компьютерная сеть).

Необходимо сказать и еще об одной стороне функционирования в современном русском языке аббревиатурных неологизмов-заимствований. Несмотря на непродолжительность бытования, эти лексемы проявили высокую словообразовательную активность, что является следствием коммуникативной актуальности этих единиц. Кроме того, данный факт лишний раз свидетельствует о том, что любая нынешняя аббревиатура осознается сразу как лексическая единица, с потенциальными фонетическими, грамматическими и словообразовательными способностями. В нашей выборке объемы гнезд, корневыми словами в которых выступают аббревиатурные неологизмы, заимствованные в последнее десятилетие, колеблются от одного до 21 производного слова. Приведем некоторые примеры.

DJ: DJ-агенство,

диджейство

CD-ROM: CD RОМовский

СD: CD-плейер

СD-программа

сидишки

Internet/Интернет: Интернет-кафе

Internetмэн

интернетовский

интернетский

VIP/V.I.P./ВИП: VIP билет

VIPer

VIP-агенство

V.I.P.-бельэтаж

VIP-гость

VIP-билет

VIP-зал

V.I.P.-зона (zona), VIP зона

V.I.P. - карта

VIP-клиентура

VIP-персона

VIP-поле

VIPовский, Виповский

VIP-турист

VIP-проблема

PR: PR-агенство, PR-проблема

PR-акция PR-проект

PR-деятельность PR-процесс

PR-кампания PR-служба

PR-команда PR-специалист

PR-консультант PR-стратегия

PR-мен PR-струтура

PR-менеджер PR-субъект

PR-обеспечение PR-услуга

PR-персона года PR-ход.

Аббревиатурное производящее, как правило, стоит в препозиции. Постпозиция заполняется в производных именах существительных номинативным словом, а в производных именах прилагательных - адъективным суффиксом.

Орфография большинства субстантивных дериватов дефисная. Особняком стоят формы VIP билет, VIP зона, VIP карта, отмеченные c раздельным написанием, и internetмэн, со слитным написанием. Заметим, что производящая аббревиатура в составе деривата, как правило, сохраняет прописную латинскую орфографию.

Особо отметим лексему TV/ТВ. В словообразовательном гнезде аббревиатуры TV/ТВ типы производных более многообразны: ТВ-6, TV-парк, ТВ-прогноз, ТВ/TV/-программа, ТВ-центр, ТВ-Пресс/TV- Press/, ATV, НТВ, СТВ, Волга- ТВ, REN-TV. Мотивирующее сокращенное слово включается в дериваты и в качестве первого компонента / ТВ-прогноз, ТВ-программа и др./, и в качестве финального. В последней группе производных выделяется образование по модели сложения Волга-ТВ и ряд инициальных аббревиатур - ATV, НТВ, СТВ (буквенный тип) и REN-TV (смешанный тип - буквенно-звуковой).

Среди общей массы лексем, образованных на базе новых аббревиатурных заимствований, имеются и дериваты явно окказионального свойства. Таково, например, название рубрики PRофи-клуб в журнале «Советник», созданное путем наложения английского акронима PR /Public Relations/ на начальную часть заимствованного из английского же языка слова профи/profi/, (способного получать как субстантивное, так и адъективное значение). В результате аппликации смыслов сложное слово получило значение «клуб профессионалов, занимающихся связями с общественностью». Окказиональность деривата подчеркивается графически: первые две буквы прописные латинские, остальная часть слова записана буквами русского алфавита, т.е. это каламбурное производное возникло путем параграфемического использования аббревиатурной лексемы PR. В газете «КП» использован тот же прием для названия телевизионного приложения «ЗдравсТВуйте» и его рубрики «Мистер Твистер». Средством актуализации окказиональности, как и в предыдущем случае, является графика. И еще один пример окказионального производного. Газета «КП» опубликовала статью об опасности бесконтрольной работы детей в системе Интернет под заголовком

В данном случае окказиональное прилагательное создано по созвучию с узуальным. Далее, в тексте статьи, автор использует только прилагательное интернетовский, имеющее в составе словообразовательного форманта интерфикс -ов-.

В системе современного словообразования обращает на себя внимание и факт активизации иноязычных заимствований в роли абброморфем. Наиболее продуктивны в этом отношении, как показывают материалы нашей выборки, следующие абброморфемы:

ойл - ЛУКойл, Татойлгаз, Волга-ойл, Геойлбент;

мен (мэн) - PR-мен, internetмэн, шоу-мен, рок-мен;

гейт - армянгейт, моникагейт.

О последнем элементе скажем несколько подробнее. Фрагмент - гейт вычленился из названия гостиницы «Watergate» (буквально - “водяные ворота”), ставшей центром шумного политического скандала в Вашингтоне. Отрезок -гейт метонимически приобрел значение “скандал”. Предшествующая ему основа употребляется в определительном значении и может обозначать страну ( ирангейт, ЮАРгейт, Панамгейт, израильгейт ), политическое движение ( контрасгейт, дунагейт, тамилгейт ), правительство ( Кремлегейт ), сферу деятельности(космогейт ), а также лицо, ставшее виновником скандала ( Кольгейт, Камиллгейт ). То есть круг основ, вовлекаемых в словообразование по этой модели, практически не ограничен. Словообразовательное освоение формантов ойл, мен, гейт - отнюдь не уникальное явление.

Вместе с активизацией заимствования аббревиатур, уникальное явление является иллюстрацией процесса, отвечающего вкусу эпохи в его расположении к иностранному. Основная функция, реализуемая аббревиатурами это оценочность, основанная на тех или иных приемах языковой игры. При этом оценочные заимствованные аббревиатуры интенсивно наращивают оценочный потенциал, демонстрируя отчетливую динамику различных типов в пределах сформированных ими словообразовательных форм.

Заключение

Язык как одна из важнейших составных частей национальной культуры, как отражение национальной идентичности народа не может оставаться в стороне от этих процессов. Языковые изменения – это необходимые следствия нашего способа употреблять язык, представляющие собой «специальный случай социо-культурных изменений». Проблема заимствований актуальна в постоянно изменяющемся мире. Заимствования лексических элементов из одного языка в другой – явление очень древнее и известно уже языкам древнего мира. Для судьбы заимствованных слов в новом для них языке имеет определенное значение тот путь, которым они в этот язык проникли. Аббревиация является частью заимствований и как способ словообразования представляет собой сложное, многогранное явление, уходящее своими корнями в далекое прошлое. Ее появление обусловлено как экстралингвистическими причинами, так и лингвистическими причинами. Одним из самых активных процессов пополнения словарного состава русского языка всегда являлось заимствование слов иноязычной лексики. Интенсивность заимствований от XVI в. и до процессов в современном русском языке меняется с заметно ускоряющимися темпами. Основными сферами распространения заимствованных аббревиатур становятся политические дискурсы, газетные издания, публикации в Интернете и прессе. Сейчас идет процесс активного пополнения словарного состава русского языка иноязычными аббревиатурными инновациями. Все эти явления складываются за счет тесного сотрудничество с европейскими странами и обменом информации.

В английском языке процент заимствований значительно выше, чем во многих других языках, так как в силу исторических причин он оказался, в противоположность, например, исландскому, очень проницаемым. Английский язык больше чем какой-либо другой язык имел возможность заимствовать иностранные слова в условиях прямого непосредственного контакта: сначала в средние века от сменявших друг друга на Британских островах иноземных захватчиков, а позже в условиях торговой экспансии и колонизаторской активности самих англичан.

В современном английском языке встречаются сокращения, заимствованные из различных языков. При естественной связи между значением слова и его звучанием говорят о наличии фонетической мотивированности.

Своеобразие нынешних заимствований состоит и в чрезвычайно высокой частоте употребления, вследствие чего очень скоро их новизна стирается и большинство заимствований спустя короткое время после появления в входит в круг общеупотребительной лексики. Основная функция, реализуемая аббревиатурами это оценочность, основанная на тех или иных приемах языковой игры. При этом оценочные заимствованные аббревиатуры интенсивно наращивают оценочный потенциал, демонстрируя отчетливую динамику различных типов в пределах сформированных ими словообразовательных форм.

Список использованной литературы и источников

1. Баранов А.Н., Крейдлин Е.Г. Иллокутивное вынуждение в структуре диалога// ВЯ, № 2. 2015. с.84-99.
2. Аракин, В.Д. Практический курс английского языка [Текст]: учебник для вузов/ В.Д. Аракин. - Москва.: Владос, 2013. - 516 с.
3. Аракин, В.Д. История английского языка [Текст]: учебное пособие/ В.Д. Аракин. - Москва.: Физматлит, 2013. - 272 с.
4. Вейхман, Г.А. Новое в английской грамматике [Текст]: учебное пособие/ Г.А. Вейхман - Москва.: АСТ, Астрель, 2015. - 128 с.
5. Голицынский, Ю.Б. Грамматика Английского языка [Текст] / Ю.Б. Голицынский. - Санкт-Петербург.: КАРО, 2014. - 544 с.
6. Душенко, К.В. Большая книга афоризмов [Текст] / К.В. Душенко. - Москва.: ЭКСМО-Пресс, 2013. - 1056 с.
7. Иванова, Н.К. Лексикология английского языка [Текст]: учебное пособие/ Н.К. Иванова. - Ивановский гос. химико-технолог. ун-т. - Иваново, 2015. - 41 с.
8. Клименко, А.В. Ремесло перевода [Текст] / А.В. Климнко - Восток-Запад, АСТ, 2014. - 640 с.
9. Михайлов, Н.Н. Лингвострановедение США [Текст] учебное пособие/ Н.Н. Михайлов, М.Н. Михайлов - Москва.: Академия, 2013. - 288 с.
10. Московцев, Н. Вашу мать, сэр! Иллюстрированный словарь американского сленга [Текст] / Н. Московцев, С. Шевченко - СПб.: Питер, 2014. - 480 с.
11. Нестерчук, Г.В. США и Американцы [Текст] / Г.В. Нестерчук, В.Н. Иванова - Москва.: Высшая школа, 2014 - 263 с.
12. Томахин, Г.Д. Америка через американизмы [Текст] / Г.Д. Томахин - Москва.: Высшая школа, 2015. - 256 с.
13. Третьяков Ю.П. Американский вариант английского языка [Текст] / Ю.П. Третьяков - Санкт-Петербург.: Наука, 2015. - 327 с.
14. Фефилова, А.В. Американский английский - основные различия британского и американского вариантов английского языка [Текст] справочное пособие/ А.В. Фефилова - Ярославль.: МУБиНТ, 2012. - 16с.
15. Латышев Л.К. Курс перевода: эквивалентность перевода и способы ее достижения.-М, 2012.
16. Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания.-М., 2014.
17. Серова И.Г. Семантика, прагматика и семиотика языковой категории рода.//Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки, 2015. - №4. – с. 129 - 136.

Приложение 1

Приложение 2

1. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

2. Крысин Л.П. Иноязычные слова в современной жизни // Русский язык. – М., 2014. С. 142. ↑

3. Богданова Л.И. Иноязычное слово в контексте русской культуры: когнитивный аспект. // Вестник Московского университета. Серия 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 4/2012. С. 11. ↑

4. Дьяков А.И. Причины интенсивного заимствования англицизмов в современном русском языке // Язык и культура. –Новосибирск, 2013. С. 38. ↑

5. Заимствованные сокращения – выражение экономии языковых средств в иностранных языках // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. Вып. № 8. Владикавказ, 2016. С. 259. ↑

6. Бруннер К. История английского языка/ К. Бруннер. – М.: Изд-во Иностранной литературы, 2013. – Том 1. С. 100. ↑

7. Амосова Н.Н. Этимологические основы словарного состава современного английского языка/ Н.Н. Амосова. – М., 2013. С. 115. ↑

8. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

9. Заимствованные сокращения – выражение экономии языковых средств в иностранных языках // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. Вып. № 8. Владикавказ, 2016. С. 260. ↑

10. Заимствованные сокращения – выражение экономии языковых средств в иностранных языках // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. Вып. № 8. Владикавказ, 2016. С. 261-262. ↑

11. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

12. Проблема сокращения в языках: Сборник тезисов XIII междунар. науч. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов». М.:,2014. С. 90– 93. ↑

13. Разновидности использования заимствованных сокращений в английском и русском языках: Материалы межвуз. конф. «Актуальные вопросы филологии. Теория и методика преподавания иностранных языков». Ростов н/Д,2014. С. 41– 44. ↑

14. Крысин Л.П. Иноязычные слова в современной жизни – М., 2012. С. 158. ↑

15. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

16. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

17. Крысин Л.П. Иноязычные слова в современной жизни // Русский язык. – М., 2012. С. 160. ↑

18. Особенности интернационализации сокращений в составе современного русского языка // Известия вузов. Северо-Кавказский регион, 2016. С.53–60. ↑

19. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

20. Будагов Р.А. Введение в науку о языке: Учеб. пособие/ Р.А. Будагов. – М., 2013. С. 200. ↑

21. «Комсомольская правда» от 30 сентября 2014 ↑

22. «Комсомольская правда» от 30 сентября 2014 ↑

23. Комсомольская правда» от 28 мая 2013 ↑

24. «Комсомольская правда» от 30 сентября 2014 ↑

25. Комсомольская правда» от 14 августа 2012 ↑

26. Комсомольская правда» от 21 июля 2015 ↑

27. Комсомольская правда» от 7 февраля 2014 ↑