Теории происхождения государства ( Теологическая теория. )

Содержание:

ВВЕДЕНИЕ

Вопрос, который неизбежно возникает при исследовании происхождения государства — что мы понимаем под государством, процесс возникновения какого явления мы разбираем. Можно утверждать, что вопросу о сущности и формах государства должен логически предшествовать вопрос об определении государства. В качестве рабочего определения, на котором будут строится дальнейшие рассуждения, мы возьмем несколько упрощенное определение немецкого социолога Макса Вебера (1864—1920) и будем предварительно понимать под государством такую политическую структуру, которая выделена из общества, упорядочивает его, осуществляет над ним контроль с помощью юридических средств и состоит из лиц, для которых исполнение политических функций (функций по управлению обществом) является основным занятием. Таким образом, вопрос о происхождении государства будет вопросом о том, как возникла подобная политическая структура и как она обрела обособленность от общества и получила над ним контроль. Но перед тем, как мы обратимся к характеристике исторического процесса возникновения государства, необходимо подчеркнуть многовариантность объяснения этого процесса. Существует несколько различных теорий, каждая из которых раскрывает основные аксиоматические положения, лежащие в основе вариантов понимания сущности государства и соответствующих им идеологических доктрин. Изучение этих теорий нам представляется центральным моментом в исследовании понятия и механизма государства, поскольку дает несколько разных перспектив и позволяет получить разноплановые ответы на эти основные вопросы государствоведения. Поэтому далее мы подробно остановимся на разных теориях происхождения государства, которые, в свою очередь, строятся на различных теориях о сущности и функциях государства. Рассмотрим их в порядке, который примерно (тут возможны разные точки зрения) отвечает порядку их появления в истории.

Настоящее исследование предпринято в целях выявления сущности конкретно-правовой ситуации в сфере происхождения государства.

Объектом работы являются общественные отношения, которые, в свою очередь, строятся на различных теориях о сущности и функциях государства.

В качестве предмета исследования выступают теории происхождения государства, т.е. что принято называть теорией государства.

Основными задачами исследования, в соответствии с поставленной выше целью, являются изучение понятийного аппарата основных вопросов государствоведения.

Для достижения цели исследования решались следующие вопросы:

- характеристика исторического процесса возникновения государства;

- исследование понятия и механизма государства;

- исследование теорий происхождения государства.

В процессе работы использованы современные положения теории познания общественных процессов и явлений.

Теоретическую базу исследования составили труды отечественных цивилистов: М. В. Антонов, В. К. Бабаев, В. С. Бялт, Я. В. Бакарджиев, Р. А. Ромашов, В. А. Рыбаков, А. С. Пиголкин, А. Н. Головистикова, Ю. А. Дмитриев, Н. М. Коркунов, С. А. Комаров, П.В. Крашенинников, С. А. Муромцев, Л. И. Петражицкий и других авторов. Учебники вышеперечисленных авторов имеют Гриф УМО, изданы Издательством Юрайт в 2018-2019 годах серии Профессиональное образование, Бакалавр и магистр. Академический курс. Научная школа: Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова (г. Москва), Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации (г. Москва), Международный институт экономики и права (г.Москва). Режим доступа: www.biblio-online.ru/book/

1. Теологическая теория

Согласно этой теории, название которой производно от греческих слов «теос» (бог) и «логос» (учение), государство есть результат действия божественной воли или замысла божественного разума. Изначально эта теория имела опорой веру в божественность правителя и его власти — эта вера являлась общей чертой многих, можно сказать, почти всех древних обществ. Верховный правитель считался либо воплощением божества, либо посредником между людьми и божеством, и в этом смысле религиозное понимание государственной власти представляло одно из звеньев мировоззрения древних людей. Но пока это было только религиозной верой, а не научной теорией, которая предполагает рациональные стандарты истинности и ложности суждений. Религиозные представления обычно, хотя и не всегда, основываются на откровении, вере и иных интуитивных прозрениях, которые не поддаются оценке в терминах рациональной логики истинности и ложности. «Верую, ибо это абсурдно», — так выразил суть такого подхода к религиозным истинам христианский богослов Тертуллиан (155—224 гг. н.э.). При этом не стоит считать такую веру атавизмом, признаком неразвитости человеческого мышления. У религии есть свое оправдание в стремлении человека познать первоосновы мира и найти смысл бытия через увязывание себя и окружающего мира с неким абсолютным началом, что позволяет понять, почему религиозные верования и сегодня не потеряли своей силы с развитием научного знания. Из религиозной веры получает свое объяснение, в частности,пишет М. В. Антонов, что[3 с. 86] теологическая идея государства как части божественного миропорядка — люди связывают данную в обществе власть с некоей высшей властью, объясняя себе, как появление социальной власти, так и ее действие (подчинение одних людей другим).

Теоретические построения, призванные обосновать такое положение вещей, как правило, строятся на предположении о том, что Бог вмешивается в ход истории и создает государство. Это вмешательство может происходить либо напрямую — Бог дарует конкретным людям (династии, героям, своим посланникам, детям и проч.) власть над другими людьми, обязывая этих людей под угрозой религиозных санкций почитать установленную власть, ибо опосредованно — Бог вкладывает в человека разум и стремление к справедливому и миролюбивому общению, благодаря которым люди сами приходят к созданию мирного упорядоченного политического союза между собой по образцу божественного устройства мира [28 с. 116].

Чаще всего теологическая концепция шла рука в руку с консерватизмом — стремлением сохранить и обосновать существующий порядок. Это вполне объяснимо. Ведь если государство установлено Божеством, то оно незыблемо и не подлежит критике, как и весь порядок социального неравенства, оправдываемый тем, что Бог так устроил мир. Типичным выражением этого порядка мыслей является высказывание апостола Павла (А—63 гг. н.э.) о том, что «нет власти не от Бога, всякий повинующийся власти, повинуется Богу». Это, конечно, не означает того, что власть любого властителя имеет божественную санкцию. Живший в IV в. н.э. византийский богослов Иоанн Златоуст (349—407 гг. н.э.), давая комментарий на эту фразу в Новом Завете, рассуждал так: «Что это значит? Значит всякий государь поставлен Богом? Я этого не говорю, ибо я не говорю о каждом государе в отдельности, а о вещи самой по себе, т.е. о власти как таковой. Апостол не говорил, что нет государя, который не был бы поставлен Богом, но, рассуждая о самой вещи, говорил, что нет власти, не исходящей от Бога»[13 с. 144].

Часто теологическая теория сочетается с монархизмом — учением о том, что монархия является лучшей формой правления, а монарх качественно превосходит своих подданных: «Человек — тень Бога, царь равен Богу», как говорится в Законах Хаммурапи. Нередко это превосходство объясняется тем, что монарх является помазанником, избранником Божиим, возможно даже наместником Бога на земле[28 с. 116].

В западной правовой традиции после первых веков борьбы христианства с языческим римским государством эта теория получила особое развитие в схоластике, но уже в XIII в. Фома Аквинский (1225—1274) отходит от требования полного подчинения монарху и допускает возможность неповиновения властям, если их повеления идут вопреки установлениям Церкви. Такая логика оправдывала позицию Церкви в борьбе с государством за превосходство в политической жизни средневековой Европы. Однако монархизм и консерватизм не являются необходимыми попутчиками религиозного взгляда на сущность и происхождение государства. Так, в Средние века итальянский мыслитель Марсилий Падуанский (1275—1342) при помощи религиозных воззрений обосновывал демократию, а так называемые монархомахи (от латинского «борющиеся с монархом») во Франции считали, что действия государя вопреки общественному благу и интересам народа не только освобождают людей от повиновения, но и дают им право свергнуть и даже убить такого государя. И те, и другие воззрения обосновывались цитатами из Священного Писания. То же самое можно сказать и о консерватизме. Так, в XX в. теологическая теория нередко использовалась для обоснования прав человека, в частности, одним из авторов Всеобщей декларации прав человека (принята Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 г.) Жаком Маритеном (1882—1973): доктрины Маритена и других католических мыслителей стали одним из основных источников для обоснования в политических и философских дискуссиях 1940-х гг. необходимости принятия этой Декларации[6 с. 36].

Поэтому наряду с упомянутой взаимосвязью, нужно отметить, что теологическая теория может включать в себя различные, порой противоположные принципы и начала — она может оправдывать как абсолютную власть монарха, так и сопротивление такой власти. Вспомним полемику Ивана Грозного (1530—1584) с Андреем Курбским (1528— 1583), где на основании теологической концепции делались такие противоположные выводы: из тезиса о том, что монарх получает власть от Бога, Грозный выводил то, что за осуществление власти он подотчетен только Богу и подданные не вправе роптать и сопротивляться, тогда как Курбский утверждал обратное: если власть осуществляется государем вопреки божественному закону, то монарх утрачивает божественную санкцию власти и народ вправе сопротивляться ему. Сутью теологической теории не является та или иная политическая программа и даже не вопрос о природе государства — в рамках данной теории можно равным образом утверждать и то, что государство создано напрямую Божественной волей, и то, что Божество просто наделило человека идеей властвования (поскольку человек создан по образу и подобию Божиему, а Бог властвует над миром) и дало ему свободу, которой он пользуется, создавая различные государственные союзы[4 с. 42].

В данном случае Бог выступает, если воспользоваться терминологией Аристотеля и средневековой схоластики, в роли «перводвигателя» — он дает человеку идею государства тем, что создает человека подобным себе, давая человеку идею править другими так же, как Бог правит миром. Можно утверждать и то, что государство есть вообще противный Божественным заповедям замысел своевольного человека, что царство Божие и царство Кесаря — это два «града», которые не имеют между собой ничего общего: на этом особо настаивали такие мыслители как Августин Блаженный или, позднее, Лев Толстой (1828— 1910). Нужно учитывать, что термин «теология» может использоваться в переносном значении как указание на некий сверхъестественный источник государственности, в частности суверенной власти — именно в этом значении употребил данный термин известный немецкий мыслитель XX в. Карл Шмитт (1888—1985) в своей книге «Политическая теология»[5 с. 69].

Особенностью теологической теории является то, что ее основное назначение — связать представления людей о государстве и праве с их религиозными верованиями. Способов такой связи может быть бесконечное множество, так же, как и вариантов объяснения сути государственно-правовых явлений исходя из разных религиозных верований. В рамках этой теории роль Бога может сводиться к установлению иерархической системы миропорядка, где сильные покоряют слабых. Вариантов теологической теории также чрезвычайно много — ту или иную историю о сотворении Богом мира и государства, установления порядка в природе и обществе имел практически каждый древний или первобытный народ. Да не только они — теологическая теория по-прежнему имеет немало приверженцев в среде верующих: к примеру, мусульманская юриспруденция или католическая философия (неотомизм).

На наш взгляд, совершенно очевидно, что эту теорию нельзя отбрасывать как анахронизм. Другое дело, что принять ее можно, только приняв одновременно ту мировоззренческую религиозную основу, на которой строится теологическая теория: веру в Бога. Она может бездоказательно приниматься верующими, и с тем же успехом может бездоказательно отвергаться атеистами; объективного доказательства такая теория не допускает в принципе, поскольку исходит из веры, а не из позитивного научного знания. Вопрос заключается в допущении исходных аксиом религиозного мировоззрения, без чего любой спор на этой почве будет лишен смысла.

2. ПАТРИАРХАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ

Название данной теории этимологически связано с греческим словом «патриарх» (отец). Она в некоторых местах близка теологической теории — ведь Бог также может мыслиться по подобию отца, который дает рождение человеку и воспитывает его, но сущность ее совершенно иная. Если теологическая концепция преимущественно основана на метафизике — на аксиоматическом утверждении высших начал, недоступных чувственному восприятию и данных только в вере, то патриархальная теория, наоборот, исходит из социальных и исторических фактов. Ее главный тезис — государство есть продолжение семьи. Эта идея наиболее ярко и последовательно была аргументирована Аристотелем. В противовес платоновской идеальной схеме, согласно которой государство является отображением высшего принципа единства, Аристотель утверждал, что человек рождается и существует в социальном коллективе, первичной формой которого является семья. Семьи объединяются в селения, а из нескольких соединившихся селений возникает государство[28 с. 117].

Уточним, что семья в современном понимании этого термина (супруги и их дети) возникла достаточно недавно — традиционно человеческое общество строилось вокруг так называемых больших семей, т.е. союза людей, объединенных тем, что у них есть общий (возможно, мифический) предок и общий глава семейства (paterfamiliasв Древнем Риме). Отсюда и название (отpater(лат.), patriarche(греч.)) самой этой теории — люди объединяются вокруг того, кого они считают отцом — главой рода (семьи). Эти большие семьи (в современной терминологии: кланы) могли включать в себя сотни человек, исторически именно вокруг них строилось человеческое общество. Поэтому, когда Аристотель говорил о том, что государство есть продолжение семьи, то он описывал исторические реалии, еще сохранившиеся в памяти афинян — объединение множества родов (филий) в единую территориальную общину — и еще существовавшие в других, соседних народах[5 с. 69].

В этом ракурсе, патриархальная теория выдвигала достаточно простой и понятный тезис — первичная связь, которая устанавливается между отдельным человеком и коллективом, есть связь семейная, которая не требует объяснения. Ведь наличие семьи есть факт, как социального, так и биологического существования практически каждого человека. Люди обычно всегда ассоциируют себя с той или иной группой за счет родственных связей — как чьи-то потомки или братья. Поэтому первичные социальные союзы зачастую образовывались за счет представлений людей о том, что они принадлежат к одному роду, семье. Такие социальные союзы постепенно росли в масштабе, включая в себя не только людей, находящихся в близком родстве, но и дальних родственников, усыновленных и других лиц, которые считались членами семьи, не находясь при этом в биологическом родстве. Отсюда многочисленные известные из первобытной истории обряды посвящения чужестранцев, имитировавшие смерть старого и рождение нового человека — говоря современным юридическим языком, такими обрядами создавалась фикция родства чужестранца и членов той семьи, в которую его принимали. Семьи постепенно объединяются в общины, а те — в племена, где интегрирующим признаком выступает не родственная связь, а общность предков, языка, религии. Руководящие позиции в таких племенах по-прежнему принадлежат главам семейств (старейшинам), которые совместно решают общие вопросы племени. Эти процессы укрупнения одного семейства вызывают, согласно логике этого подхода, ответную реакцию других семейств, считает Н. М. Коркунов[8 с. 53].

За счет такого роста возникают большие социальные организмы, в которых управление собранием старейшин уже оказывается трудным — если племя занимает большую территорию и включает в себя сотни разных больших семей, то собирать каждый раз совет старейшин для решения насущных вопросов становится невозможно или, по меньшей мере, затруднительно. Тогда люди решают установить в своих племенах такой же порядок, который существует в семье. Когда мы говорим «решают», это не обязательно некий сход, голосование, референдум, где люди принимают некое общее решение, —для сторонников патриархальной теории такое «решение» скорее означает естественную склонность человека мыслить государство на основе прямой аналогии с семьей. Поэтому, подчиняясь власти главы селения, а потом и государства, человек просто следует своим социальным инстинктам. Также объясняется и идея Аристотеля о том, что человек есть «политическое животное»: речь идет о том, что политические союзы людей возникают в силу присущего человеку инстинкта (внутренней идеи, «энтелехии») к организованной жизни в обществе. По аналогии с семьей человек интуитивно находит ответ на вопрос о том, как устроить управление в своем семейном круге, а потом и в обществе в целом. Устанавливаемый в государстве порядок, согласно этой теории, зеркально повторяет структуру большой семьи — разница только в том, что на место paterfamiliass встает государь[7 с. 81].

Туг возникает вопрос, получает ли тот или иной государь власть случайно, по воле Божества, или же власть передается старшему в роду (семье). Говоря современным языком, это вопрос легитимации власти государя. Если теологическая теория решала этот вопрос достаточно просто — «Повинующийся властям, повинуется Богу», то для патриархальной теории нужно было найти источник обязательности власти государя для его подданных. История политико-правовой мысли знает разные варианты решения этой проблемы. Так, Аристотель связывал власть государя с природным порядком, утверждая, что повиноваться этой власти (государя или отца) для человека естественно — таким образом, здесь заимствуются элементы естественно-правовой теории[9].

Другой, более поздний мыслитель, англичанин Роберт Филмер (1588—1653), попытался обосновать власть государя через библейские предания. Он утверждал, что Бог первоначально вручил власть над всем миром Адаму (что следует из Священного Писания), потом Адам передал свою власть своему старшему сыну, тот — своему старшему сыну и т.д., вплоть до современных царствующих особ. Так что все королевские династии основывают свою власть на праве первородства, ведя свое начало от Адама. Эта теория была удачно раскритикована, можно сказать, высмеяна Джоном Локком (1632—1704), одним из основных теоретиков либерализма; и если мы ее упоминаем, то не по причине ее доказательной силы и убедительности, а лишь в качестве примера альтернативного обоснования власти государя. Эту теорию можно также соединять с социологическим пониманием государства, выводя ту или иную семейную структуру из существующих социальных условий, связывая возникновение государства с появлением особых социальных факторов развития общественной жизни. Эта альтернативность важна как показатель несамостоятельности этой теории, которая дает ответ только на вопрос о том, как преимущественно возникали государства в человеческой истории (и то данный ответ не безусловен, поскольку история предоставляет и иные примеры), пользуясь в остальных случаях методами других теорий. Впрочем, то же самое можно сказать и о ранее рассмотренной теологической теории[9].

Завершая характеристику этой теории, нельзя не сказать и об ее очевидных политических импликациях. Вера в то, что государство есть разросшаяся семья, а государь есть отец этой семьи, как правило, связана с патернализмом (от латинского pater— отец), с рассмотрением правителя в качестве отца народа, призванного опекать свой народ. Хороший царь в этой перспективе предстает в образе хорошего отца, который должен как заботиться о своем народе, так и воспитывать его, наказывая при необходимости, решать за народ, что для него будет полезно, а что вредно. Подобная связь с патернализмом объясняет то, что патриархальная теория в истории часто служила для апологии авторитарных режимов: ведь если правитель уподобляется мудрому отцу семейства, то второй парой в этой цепочке сравнения является уподобление народа неразумным детям, неспособным принимать самостоятельные решения.

На наш взгляд, совершенно очевидно, что смотря на историю в ракурсе этой теории, можно понять, почему и в каком смысле в недавнем прошлом такие политические лидеры, как Сталин или Муссолини называли себя отцами народов. Разумеется, понимание исходной социальной связи как основанной на родстве отступает на второй план, хотя иногда, как в расовой идеологии, имплицитно присутствует, но сам сравнительный ряд неизменно остается. А ключевым элементом этого ряда сравнения является идея о том, что народ должен подчиняться государю так же, как дети в силу своей несмышлености, малого возраста, слабости должны подчиняться авторитету и власти отца.

3. ДОГОВОРНАЯ ТЕОРИЯ

Люди суть разумные существа и поэтому могут делать разумный, осознанный выбор — вот основная посылка договорной теории. Разумная природа человека ведет его к совместной жизни и деятельности с другими людьми. Если мы исходим из гипотезы, что в первоначальном состоянии человек стремится к общению с себе подобными, то путем к этому общению должно быть установление такого порядка, при котором люди будут находиться в состоянии мира, а не войны. Как добиться такого состояния мира — вот основной вопрос, который заботит первобытного человека. Paxquaerendaesc(должно искать мира — лат.) — таков первый закон природы, подсказываемый человеку самой целью его существования. Именно так выразил основную задачу первобытного общества английский философ XVII в. Томас Гоббс (1588—1679). Казалось бы, решение этой задачи лежит на поверхности — нужно договориться с другими о взаимном ненападении. Но это невыход из ситуации, поскольку люди несовершенны и нельзя исключать того, что кто-то нарушит договоренность, нападет на другого, и хрупкий мир вновь превратиться в беспощадную борьбу за выживание, где никто не может доверять никому. Поэтому сама по себе договоренность людей между собой о ненападении еще не приводит к нормальному мирному общению[21 с. 63].

Разум может подсказать человеку, что, заключая соглашение о ненападении, нужно не полагаться на добрую волю и слово других людей, а сделать так, чтобы эти люди боялись нарушить мир. Заставить людей бояться можно только силой, угрозой применения принуждения, и поэтому выход прост — нужно создать такую организованную силу, которая будет охранять мир и удерживать людей от нарушения первоначального соглашения о ненападении. Эта сила и есть государство. В таком ходе мысли — основной лейтмотив многочисленных теорий договорного происхождения государства, которые рассматривают человека как изолированного индивида, способного делать осознанный выбор, вступать в соглашения с другими людьми, добровольно подчинять себя создаваемому по общему согласию государству в интересах личной безопасности и сохранности имущества[22 с. 148].

Такие теории были хорошо известны в Античности (например, в учении древнегреческого философа Эпикура (341—269 гг. до н.э.)), они имели распространение и в эпоху Средневековья, но расцвет договорной теории приходится на эпоху Просвещения, когда эти представления оказались в превосходной гармонии с общим мировоззрением эпохи. Человек свободен и разумен, поэтому он может осознанно распоряжаться своей свободой, действуя в своей выгоде — такими тезисами философия эпохи Просвещения образовывала надежный фундамент для договорной теории. В свою очередь, учение о договорном происхождении государства развивало эти посылки, предлагая различные варианты первоначального состояния людей, природы заключаемого ими соглашения, объема индивидуальной свободы, от которой отдельные лица отказываются в пользу государства, пишет Е. Н. Селютина, В. А. Холодов[24 с. 85].

Рассмотрим два основных варианта этой теории, выводы которых различаются в зависимости от исходного предположения о том, как организовано общение людей в первобытном состоянии. Исходное состояние первобытных людей может быть описано двумя основными способами, не считая множества промежуточных и производных, считает В.Ф.Яковлев[31].

В первом случае можно допустить, что люди находятся в состоянии анархии, постоянной войны всех против всех. Допустим, что по своей природе человек зол и завистлив, вероломен и жесток, каждый защищает свою жизнь, свободу и имущество и, возможно, думает о том, как завладеть чужим имуществом, установить господство над другими людьми. Тогда заключить соглашение о ненападении людей заставляет страх и корыстный расчет. Видя, что ничто в первобытном состоянии не гарантирует сохранности его жизни и имущества, человек решает ограничить своеволие, свободу своего выбора и действия, которыми он обладает в дообщественном состоянии, где все принадлежит всем. Тем самым человек отказывается от своих природных прав, жертвуя ими ради мира и безопасности. Человеку не с кем торговаться об объеме своих прав. Если все люди находятся в изолированном состоянии, они боятся друг друга и друг другу не доверяют — переговоры и взаимные гарантии тут были бы бесполезны. Ведь нет силы, способной заставить соблюдать данные обещания. Поэтому предстоит радикальный выбор — либо свобода, либо безопасность: человек должен выбрать что-то одно, и ради выживания он вынужден выбрать второе, полностью отказавшись от первого. Такой выбор, такое молчаливое соглашение людей между собой можно назвать договором об отчуждении своих естественных прав. Но в чью пользу происходит отказ? Т. Гоббс предполагает, что люди не просто так, а целенаправленно отказываются от своей первобытной свободы, передавая ее одновременно создаваемому политическому организму — государству, считает В. Д. Перевалов[17 с. 61].

В результате такого отказа люди создают государство, которому отныне принадлежат естественные права и свободы людей и которое частично, по своему усмотрению, возвращает эти права людям в виде гражданских прав — дозволяя делать то, что будет разрешено государством, т.е. нормами права государства. Такой властный организм Гоббс, основной теоретик подобного воззрения на происхождение государства, назвал Левиафаном — по имени огромного мифического чудовища, описанного в Библии (Книга Иова), с которым не может тягаться никто из людей: «Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе совсем теряются от ужаса... Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости»[14 с. 44].

Эта гипербола у Гоббса подчеркивает беззащитность человека перед лицом государства: люди совместными усилиями создают огромный искусственный организм, который во много раз сильнее отдельного человека; этот механизм неподконтролен ни отдельному человеку, ни всем людям вместе взятым. Человек вынужден мириться с властью государства — во-первых, потому что он не в состоянии бороться с ней и, во-вторых, потому что любое, даже самое деспотичное государство лучше состояния первобытной анархии. Вывод из этой теории очевиден — договор между людьми о создании власти подразумевает полную отдачу каждого человека под власть государства, которое по своему усмотрению может даровать или отнимать у человека его гражданские права и свободы. Такова логика обоснования авторитаризма через договорную теорию, пишет А. В. Грибакин[30 с. 78].

Другой вариант договорной теории исходит из противоположной исходной посылки — человек по своей природе добр, он стремится к общению с другими и поэтому в первобытном состоянии люди живут в мире и согласии, поскольку они пока немногочисленны, а земли, продуктов и ресурсов хватает на всех. Как разумные существа, люди преимущественно воздерживаются от нападения друг на друга, они способны мирно и ко взаимному интересу решать возникающие разногласия. Но нельзя идеализировать эту ситуацию — среди разумных встречаются и неразумные люди, добрый по своей природе человек может попасть под влияние зависти, злобы и других дурных проявлений своего характера. Это может привести к возникновению конфликтов, нарушить хрупкое состояние общественного спокойствия[31].

Понимая, что человек несовершенен и что каждый легко может нарушить гражданский мир, люди приходят к тому, что нужно создать условия, при которых их естественные права будут лучше гарантированы, чем в состоянии первобытном, а за соблюдением мира будет следить особая организация. Поэтому они договариваются о том, чтобы создать власть, в пользу которой они отказываются от части своей первобытной неограниченной свободы (права на самозащиту, войну, месть, правосудие), но которая взамен будет гарантировать им нерушимость всех остальных естественных прав. В этой схеме, как можно заметить, права и свободы принадлежат людям и не отчуждаются ими в пользу государства — сохраняя и используя свою естественную свободу, люди заключают между собой общественный договор, который был бы бессмыслен между бесправными рабами государства, какими рисует людей Гоббс. Классическое выражение этой теории, которая лежит в основе западного либерализма, мы находим у другого английского философа эпохи Просвещения — Джона Локка[13 с. 94].

Известный французский философ Жан-Жак Руссо (1712—1778) несколько видоизменяет этот вариант договорной теории. Человек по природе своей добр и миролюбив — в этом Руссо согласен с Локком. Но если такова природа человека, то, стало быть, ему нечего опасаться себе подобных: страх перед сотоварищами чужд первобытному человеку, который живет в полной гармонии с природой и с собратьями, и который в изобилии берет от природы все, что ему нужно. Руссо уверен, что в «естественном состоянии всякий свободен от ярма, и право сильного ни в чем не найдет себе опоры». Следовательно, причину образования государства и власти в целом нужно искать не в страхе за нарушение мира — ведь государство также может нарушить мир как в отношениях с другими государствами, так и внутри страны, неправедно преследуя своих граждан. И вообще, вопрос о создании общества (т.е. о заключении общественного договора, согласно которому люди договариваются соединить свои силы и действовать сообща) и вопрос о создании государства — это вопросы, которые нужно тщательно разделять. У Руссо, как кажется, есть сильный аргумент, не учтенный Локком: есть много организованных обществ, где налажен и обеспечен мирный порядок общения, но в которых нет государства: если люди, к примеру, подчиняются религиозным властям из страха загробного воздаяния. Поэтому общество (договор о создании общества, мирного порядка общения — общественный договор) предшествует государству (договору о создании суверена)[30 с. 78].

Государство, по Руссо, возникает только по одной причине — нужно гарантировать неприкосновенность собственности. Кто-то из людей придумывает называть вещи своими, присваивает себе то, что раньше принадлежало всем. Чтобы защитить свое владение, эти ловкие люди придумывают государство, которое создает организованную защиту собственности; при этом, основатели государства внушают всем остальным, что оно создается на благо всех, для защиты их прав, для обеспечения мира. Но реальность совершенно противоположна — государство всегда защищает интересы имущих против неимущих, оно устанавливает порядок владения и гарантирует его. Эта теория потом ляжет в основу марксистской критики государства,считает С. А. Комаров[7 с. 81].

Если оценивать договорную теорию в ее классическом выражении (в описании трех вышеупомянутых авторов), то первое, что бросается в глаза — ее антиисторизм. Очень редко можно встретить исторические сведения о каких-либо политических договорах между людьми в первобытных и древних обществах. Но даже если допустить гипотетическую возможность такого договора, трудно представить себе механизм реализации этой возможности. Ведь до заключения общественного договора у людей должно быть, во-первых, представление о том типе государственного союза, который они предполагают создать. И, во-вторых, представление об обязывающей силе соглашения. Появление таких представлений договорная теория может объяснить путем апелляции к естественному праву, т.е. к праву, вытекающему из разумной и общежительной природы человека, который в своем разуме непосредственно находит такие правила, как pactasuntservanda(лат. — следует соблюдать договоры). Так считал голландский мыслитель XVII в. Гуго Гроций (1583—1645). Но такие предположения опровергаются данными антропологии, которая находит идею обязательства только в достаточно развитых цивилизациях и, как правило, там, где уже есть государство. Для дикарей, даже если предположить, что договор был заключен, он не имел бы никакого значения,считает Н. М. Коркунов[8 с. 54].

В-третьих, должен существовать правовой механизм принятия и исполнения общих решений — а появление такого механизма нужно объяснить иначе, чем через договор, поскольку процедура заключения этого общественного договора логически предшествует наделению его обязывающей силой по отношению к членам общества. Это же касается и порядка владения — он должен возникнуть до того, как в обществе появится деление на бедных и богатых[5 с. 69].

И, в-четвертых, изолированный индивид, в своем интересе принимающий рациональные решения, есть скорее фантазия философов эпохи Просвещения, чем историческая реалия — ранняя история находит человека нераздельно включенным в семью, группу, племя, род; первобытное общество не знает индивидуальности, а знает только коллектив, общину, безраздельно захватывающую человека, который не умеет отличать своего личного интереса от интереса той группы, к которой он принадлежит.

Но эти трудности не кажутся непреодолимыми — договорная теория до настоящего времени имеет своих представителей. Одним из наиболее значимых ее представителей являлся американский правовед Джон Ролз (1921—2002), который отказался от претензий на историческую истинность договорной теории и пытался переосмыслить ее в перспективе необходимых условий существования человека как свободного существа. Ролз согласен с Гоббсом в том, что в первобытном состоянии человек лишен возможности свободно обсуждать и выбирать условия, на которых он готов ограничить свою свободу. Эту ситуацию Ролз называет «занавесом неведения» — не зная в точности мнения и намерения других людей, человек должен исходить из разумных ожиданий в отношении их будущего поведения. В этом плане человек предполагает разумные условия, на которых и он, и другие люди будут согласны на ограничение своей свободы и на создание власти, которой люди подчинят себя. Эти разумные условия не могут быть такими, какими их предполагал Гоббс — полный и безоговорочный отказ от своих прав. Человек не может согласиться на добровольное рабство у власти и, как существо разумное, он, соглашаясь на создание власти, одновременно (по меньшей мере, применительно к логической последовательности) устанавливает границы этой власти. По Ролзу, люди в такой ситуации выбирают порядок, который максимально гарантирует права наименее защищенных членов общества, поскольку на их месте потенциально может оказаться любой[15].

Договор о создании государства в понимании Ролза не означает того, что такое событие когда-либо имело место — это чистая гипотеза, которая исходит из человеческой рациональности и ценности для человека его индивидуальной свободы. Такая гипотеза нужна не для исторического объяснения возникновения государства, а для обоснования необходимости демократического устройства государства и механизма защиты индивидуальных свобод. Ролза интересовало, какими могли бы и должны были быть те условия, при которых разумный человек мог согласиться на создание государства, сохранив при этом свою свободу. Эти условия он, как и мыслители эпохи Просвещения, понимает с точки зрения абстрактного человека, рассуждавшего о своей выгоде и способного мыслить рационально. На наш взгляд, совершенно очевидно, чтоэта теория очевидно не применима как историческое объяснения процесса политогенеза (происхождения государства). В этом плане договорная теория уже прекращает быть теорией происхождения государства и становится теорией обоснования демократии и либерализма.

4. ТЕОРИЯ НАСИЛИЯ

Если договорная теория исходит из идеализированного представления о человеке как об автономном индивиде, мыслящем и принимающем решения преимущественно рационально, то теория насилия исходит из обратной посылки. Люди и человеческие коллективы живут не столько разумом, сколько эмоциями и своекорыстными интересами, поэтому нельзя ожидать от них твердых и осознанных решений. В природе мы находим борьбу за существование, и нет никаких очевидных обстоятельств, препятствующих видеть ту же самую борьбу за существование и в человеческих обществах. Сильные индивиды подчиняют себе слабых, выживают более приспособленные индивиды, более мощные и спаянные коллективы завоевывают и подчиняют себе слабые, разобщенные группы. Такое перенесение закономерностей развития биологических организмов на развитие общества было непререкаемой истиной в XIX в., когда в науке об обществе господствовал дарвинизм, учение о выживании наиболее приспособленных. Разумеется, подобного рода идеи о том, что сильные создают государства, чтобы властвовать над слабыми, достаточно часто высказывались еще в античности и Средневековье, но до уровня научной теории они доросли только в XIX в.,пишет В. К. Бабаев[28 с. 116].

Основатели теории насилия, Людвиг Гумплович (1838—1909) и Карл Каутский (1854—1938), проводили кажущиеся им самоочевидными параллели между существованием стаи животных и человеческого общества. И там, и здесь более сильный и смекалистый подчиняет себе сотоварищей. Но государство еще пока не нужно — господство и подчинение внутри группы не требует создания особых властных структур. Такая необходимость появляется, когда одна группа завоевывает другую группу, один народ подчиняет себе другой народ. В этом случае уже не индивид подчиняется другому индивиду, а один коллектив подчиняет себе другой. Поэтому силы отдельных личностей уже недостаточно, нужна организованная сила коллектива, которая позволит, во-первых, создать сильную армию и, во-вторых, систематически подчинять завоеванное население. Собственно, на потребности в организации военной силы и управленческих ресурсов для контроля над завоеванными людьми и зиждется любой политический союз в обществе, как считает Гумплович, приводя в пользу своего мнения многочисленные исторические примеры возникновения государств из военных союзов, из так называемых военных демократий (например, германские варварские государства). Насилие есть «повивальная бабка государства», подытоживает основной принцип своей теории Гумплович, указывая на решающую роль завоевания в формировании первых государств. «История не предоставляет нам, — пишет он, — ни одного примера, где бы государство возникло не при помощи акта насилия, а как-нибудь иначе. Государство всегда являлось в результате насилия одного племени над другим; оно выражалось в завоевании и порабощении более сильным чужим племенем более слабого уже оседлого населения». В этом тезисе отражен основной посыл рассматриваемой теории,пишет М. В. Антонов[3 с. 86].

Завоевание одного народа (племени) другим может иметь три следствия: либо побежденные истребляются, либо изгоняются с завоеванной территории, в том числе путем продажи в рабство, либо остаются проживать на ней, но подчиняясь завоевателям. Для того чтобы реализовать эту третью возможность, необходимо организованное коллективное принуждение народа-завоевателя — именно потребность в организации такого принуждения и вызывает появление государства. Эту концепцию отстаивал Карл Каутский, с которым спорил Фридрих Энгельс (1820—1895), настаивая на первичности классового разделения общества. Государства образуются из племен, спаянных вместе актом завоевания, процесс создания государства можно распознать по началу выделения классов. Если мы видим достаточно четкое разделение властвующих и подвластных, имущих и неимущих, то мы имеем дело с государством, убежден Каутский. Причем, это деление может наслаиваться на другие существующие социальные деления: между земледельцами и скотоводами, между воинами и гражданскими лицами и т.п.

Государство есть организация, призванная завоевывать другие народы и держать в подчинении свой народ, — в этом основная посылка рассматриваемой теории (поэтому ее другое название — «завоевательная» теория). Ее слабостью является описание факторов, сопровождающих появление государства, в качестве причин. То, что потребность управления завоеванными народами служит важным стимулом для создания управленческого механизма государства, наверное, бесспорно. Но эта потребность сама по себе еще не объясняет то, почему люди организуют политический союз определенным образом и почему это происходит в тот или другой период истории. Если некое племя длительное время ведет войны, если в нем есть социальное разделение (воины, ремесленники, торговцы и т.п.), то само по себе это не является достаточным условием для возникновения государства. Поэтому провести корреляцию между «актом завоевания» и возникновением государства можно далеко не всегда[18 с. 86].

На наш взгляд, совершенно очевидно, что сторонники этой теории будут видеть государство в любой организованной и вооруженной орде завоевателей, не замечая тех случаев, когда государство возникает, к примеру, из оборонительного или торгового союза. Кроме того, между фактическим принуждением, которое встречается в природе и которое может быть объяснено через законы природы, и социальным принуждением, которое основано на правилах и осуществляется только через особые институты, лежит большое расстояние. Причины такого различия могли бы объяснить суть особого принудительного социального института, называемого государством. Но для этого нужно выйти за пределы собственно проблематики насилия, завоевания и принуждения.

5. МАРКСИСТСКАЯ (КЛАССОВАЯ) ТЕОРИЯ

Соглашаясь видеть в государстве механизм социального принуждения, К. Маркс и его последователи утверждают, что социальная организация возникает не на пустом месте — ей должна предшествовать социальная дифференциация: разделение членов общества на воинов, правителей, земледельцев и проч. Поэтому основной вопрос происхождения государства не в том, почему одни люди подчиняют или завоевывают других людей, и не в том, как они это делают. В любом случае, для завоевания, обороны и выполнения других социальных функций социальный коллектив должен быть разделен на группы — эта потребность социальной дифференциации как условия общественной жизни воспринималась как самоочевидная в философии XIX в. Без разделения труда не существует и общество как таковое. Если возникает потребность в ведении войны или управлении завоеванными народами, в организованном социальном коллективе выделяются воины, управленцы, судьи, сборщики налогов и другие чиновники, с существованием которых обычно ассоциируется государство. Вопрос заключается в том, по каким причинам происходит разделение общества на властвующих и подвластных.

На этот вопрос марксисты дают достаточно однозначный ответ. В тандеме двух мыслителей, Маркса и Энгельса, именно последний наиболее полно развил теорию политогенеза, которая потом получит наименование «марксистской». Основным теоретиком происхождения государства был Фридрих Энгельс, который сформулировал ответ в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Само название указывает на то, что этот мыслитель ассоциирует появление государства с возникновением собственности. Энгельс считает, что развитие общества связано с изменением экономических формаций: то, как люди производят, добывают средства своего существования, необходимым образом отражается на том, каким образом они организуются в союзы, как они мыслят, объясняют окружающий их мир. Если в первобытном обществе люди не знают частой собственности, поскольку все принадлежит всем, то совместное существование людей в этой «экономической формации» не требует организации постоянной власти — время от времени люди могут выбирать военного вождя для организации завоевания или обороны, сходиться вместе для принятия общих решений. Но все это протекает эпизодически и не вызвано какой-либо «объективной закономерностью»,пишет М.Сулейменов[25].

Ситуация меняется в тот момент, когда коллективная собственность на средства производства (т.е. на то, за счет чего получается «прибавочный продукт», позволяющий обществу богатеть и развиваться: земли, стада, рабы и т.п.) начинает делиться между индивидами, группами индивидову т.е. когда возникают семьи с самостоятельными имущественными интересами. Люди начинают строить свои отношения как собственники: они уже не отождествляют свой интерес с интересом коллектива. В такой ситуации возникает опасность распада общества на множество отдельных групп, каждая из которых будет непрестанно воевать с другими, защищая свое имущество. Но такому распаду препятствует складывающаяся в обществе классовая структура, объединяющая по классовому признаку группы людей, связанные определенным отношением к средствам производства. Эта структура призвана гарантировать стабильность владения имуществом и закрепить сложившееся в обществе разделение на классы. Такая структура основывается на общем интересе имущих защитить свою собственность от неимущих. Этот интерес материализуется в том, что имущие выделяют из своей среды тех лиц, которые профессионально занимаются военным делом, управлением, правотворчеством и т.п. Такая структура может позволить главенствующему классу стабильно осуществлять организованное принуждение в течение длительного времени, вести войны, завоевывать другие народы — это уже вторичные явления. Именно так, согласно Энгельсу, должен объясняться процесс возникновения государства (здесь мы не рассматриваем восточный Путь становления государства, который также обсуждается Энгельсом). С похожей концепцией мы встречались в теории Руссо. Но если там речь шла о выдумке хитрых богачей, то у Энгельса речь идет о закономерности общественного развития, отражающей необходимую взаимосвязь между процессами производства, распределением общественного богатства (базис) и мышлением, культурой, социальной организацией (надстройка)[19 с. 48].

Несмотря на внешнюю убедительность, данная теория оставляет больше вопросов, чем дает ответов. За счет чего некая группа лиц начинает осознавать свой общий классовый интерес? Ведь обычно человеку свойственно преследовать только свой личный, в лучшем случае — групповой интерес, не задумываясь над общими интересами коллектива и не создавая для защиты таких интересов организованный союз. Если несколько упростить марксистскую теорию, то марксисты ссылаются на то, что в социуме существует некое общественное сознание, которое стоит выше сознаний отдельных индивидов и в котором формируются общие классовые запросы, потребности, находятся пути их удовлетворения. Для материалистической теории аргумент явно неубедительный. Деление всего разнородного общества на два-три главенствующих класса — это основная проблема марксизма, для решения которой он вынужден прибегнуть к помощи метафизики[24 с. 85].

С другой стороны, откуда у людей вообще возникает идея организованного политического союза, и возникает ли она закономерно, как утверждают марксисты? Деление на имущих и неимущих никогда не проводится в обществе с математической точностью и в немалой степени зависит от оценки самими людьми уровня своего благосостояния. На протяжении своей жизни люди могут богатеть или беднеть без того, чтобы изменялось их мышление. В любом случае, деление людей по имущественному признаку не обязательно приводит к полярному разделению двух политических группировок, которые борются между собой за обладание средствами производства. Как правило, наоборот, основные конфликты за власть и богатство происходят внутри того, что марксисты называют классами. Энгельс прямо признает, что «государство создается для того чтобы классы, не пожрали друг друга». Но если суть государства заключается в том, что одна группа собственников захватывает власть и подчиняет себе всех остальных собственников и несобственников, то эвристическая ценность классовой теории теряется — тогда деление на классы не является достаточным и необходимым условием государства[14 с. 44].

Даже если согласиться с существованием в обществе больших социальных групп (классов), для каждой из которой характерно наличие коллективного (общественного, классового) сознания и четкое понимание своих интересов, то эта теория все равно остается в порочном кругу доказательств. Если основным критерием появления классов является разделение собственности на средства производства, если такое разделение не является случайным случаем раздела имущества или изъятием сильным имущества у слабого, а имеет длящееся существование, то этому делению должна предшествовать организация общества в такой механизм, который мог бы позволить закрепление имущества на длительной основе. С этой точки зрения, возникновение государства если не предшествует, то идет параллельно с дифференциацией общества на классы. Поэтому классовая теория не объясняет происхождение государства, а лишь описывает сопутствующие этому социальные процессы, которые к тому же не всегда могут с очевидностью быть диагностированы в истории отдельных народов.

6. РЕАЛИСТИЧЕСКАЯ (ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ) ТЕОРИЯ

Эта теория исходит из самоочевидных потребностей психологии человека как социального существа — в предсказуемости поведения других, в уверенности в завтрашнем дне, в сохранности своей жизни и собственности: в общем, в организованности социального бытия. Человеку столь нужна такая уверенность для нормального существования, что он готов увидеть факт организованности там, где есть лишь борьба сил и их временный компромисс. Реалистическая теория исходит из допущения, что вера отдельного человека и (или) коллективная вера людей в существование государства и является источником государственной власти. Если люди верят, что такая вещь как государство существует, и если они проецируют на этот мысленный образ способность осуществлять власть над людьми, которая на самом деле осуществляется другими, стоящими у власти лицами, то это — единственная реалия, которая может обосновать и доказать существование государства. Задачей ученого в этом смысле является исследование таких верований и мысленных образов, тогда как изучение социальных институтов и процессов их формирования имеет лишь второстепенное значение, поскольку эти институты производны от психологических проекций (представлений) людей. Если так можно выразиться, государство и иные социальные организации суть игра воображения людей, скоординированная за счет веры в одни и те же символы, слова и знаки; эта вера передается через образование и религию, и через несколько поколений люди уже и не сомневаются в истинности своих слов, когда говорят о том, что государство существует[12c. 40].

Как считают сторонники этой теории, не существует государства как некоей вещи, организма, который бы находился в социальной среде, за пределами человеческой психики. Если люди находят такую вещь как государство в окружающем их социальном мире, то это есть лишь видимость, психологическая проекция, в которой люди свои эмоции переносят на внешние объекты. В социальном мире нет ничего, кроме эмоций людей, а также мысленных конструкций и представлений, которые производны от этих эмоций. То, что кажется столь же реальным существом как индивид — юридическое лицо, властный орган, государство — есть лишь совокупность представлении людей о таких сверхчеловеческих личностях. Вера в такие абстракции объяснима психологией человека как социального существа — эта психология конструирует социальный порядок, чтобы наделить смыслом существование и действие человека, и олицетворяет этот порядок в абстрактных понятиях, которым приписываются качества живого существа («государство решает, руководит, устанавливает...»). Руководствуясь таким смыслом, люди строят свое поведение, пишет П.В.Крашенинников[9].

На самом деле, государство, точнее государственная власть держится на харизме властителей, на психологических эмоциях подданных (страх санкций, вера в сверхъестественный характер власти и проч.), на простой инерции, благодаря которой люди ведут себя так, как вели себя раньше их предки, беспрекословно подчиняясь власти, и на вере в то, что властители осуществляют власть не в своих интересах, а в интересах и от имени безликого государства. Поэтому ответ психологической теории на вопрос о происхождении государства достаточно неожиданный — государство как объективная реалия не существует, это есть результат игры воображения, «фантазм» (если воспользоваться термином Льва Иосифовича Петражицкого (1867—1931)), который возникает в представлениях людей в определенную эпоху и на основе которого они строят свое взаимодействие, признавая за частью людей возможность властвовать над всеми остальными от имени государства. Этим фантазмом пользуются те люди, которые от имени этой мифической личности (государства) осуществляют свою власть, приписывая ей свою власть и находя понимание у остальной части населения.

Все равно нужно объяснить, почему такие представления появляются в головах людей и почему они появляются в определенный момент времени, на определенной стадии развития общественной жизни, почему власть приписывается государству, а не какому-то иному сконструированному воображением людей существу. Ответы на эти вопросы дают нам несколько вариантов психологической теории.

Спектр ответов сторонников психологической теории достаточно широк. Скажем, уже упомянутый русско-польский правовед Л. И. Петра- жицкий утверждал[19 с. 48], что в обществе действует механизм социальной адаптации, согласно которому выживают и развиваются только такие эмоции и представления, которые способствуют социальному прогрессу, благу общества. Здесь мы встречаемся с разновидностью социального дарвинизма, о котором говорили выше применительно к теории насилия. Люди изобретают, на опыте опробуют разные варианты организации взаимодействия, пользуясь на практике приносящими успех изобретениями и приспосабливая свои представления под те процессы, с которыми они встречаются в своей практике, и забывая изобретения неудачные. Государство в этой перспективе появляется так же, как появляются и все другие важнейшие безымянные изобретения человечества (колесо, часы, мельница и проч.), на которых зиждется социальная жизнь — в опыте людей кристаллизуются определенные навыки поведения, которые постепенно становятся навыками все большего числа людей. Так, из повторяющихся действий людей и их представлений образуется то, что социологи называют «социальными институтами». Поскольку человеческому сознанию свойственен антропоморфизм (объяснение устройства окружающего мира по аналогии с устройством человека), создаваемые людьми государственные союзы начинают восприниматься как сверхиндивидуальные личности, столь же реальные как отдельные люди. Поэтому люди находят нормальным говорить о том, что государство действует, решает, наказывает. На самом деле, реально существует только вера людей в то, что государство существует и действует, равно как существуют собственно сами люди, которые осуществляют такие действия от имени государства, наряду с некоторыми объектами (здания, оружие, форма и проч.), которые ассоциируются в мыслях людей с государственной властью.

Как отмечает Л.Т. Бакулина,[15] примерно также объяснял развитие представлений о государстве и французский социолог второй половины XIX в. Габриель Тард (1843—1904). Он считал, что в основе социального взаимодействия лежит подражание — люди подражают удачным, результативным действиям других людей и, наоборот, воздерживаются от подражания тем действиям, которые приносят негативные последствия. В социальной жизни действует нечто подобное механизму заражения, но только психологического — успешный опыт с огромной скоростью заимствуется и воспроизводится многими членами общества, за счет чего достигается упорядоченность социального общения. Государство не возникает одномоментно, а постепенно складывается из множества практик, которые транслируются через социальные сообщества благодаря механизму подражания, и в конце концов возникает такая организация, которую люди называют государством. Такая организация не является универсальной, в каждом обществе и в каждой социальной группе действуют свои психологические механизмы власти и подчинения, каждое общество аккумулирует свой уникальный опыт и по-разному строит свой внутренний порядок. Сходство, но не тождественность, государственных явлений достигается за счет общих черт человеческой психики и приемов человеческого мышления, которые приводят к развитию схожих верований и мысленных образов. Эта схема также не исключает возможности для одних индивидов прямо или косвенно навязывать свои представления другим индивидам и тем самым легитимировать (обосновывать) свою власть.

Появление государства можно объяснить и как результат деления людей на два психологических типа: на тех, кто расположен повелевать и принимать на себя ответственность, и тех, кому легче и удобнее подчиняться, снимая с себя ответственность. Таким образом, под деление общества на властвующих и подвластных закладывается психологическое объяснение — наличие в обществе людей с тем или иным психическим складом. Это деление может легко ассоциироваться с делением по психологическому складу не только людей, но и народов или рас. Возникает такая разновидность психологической теории как расовая теория. Так, живший в XIX в. французский историк Жозеф Гобино (1816— 1882) на основе психологической теории обосновал расовый характер государства — государство создается теми народами, в психологии которых преобладают активные рационализированные инстинкты, привычки к властвованию над другими (таковы романские и германские народы — «белая раса»). Этим сильным духом народам подчиняются пассивные народы, которым по их психологии не свойственно проявлять свою энергию вовне (таковы восточные народы — «желтая раса»), а также народы, у которых энергия, эмоции доминируют над рассудком (таковы африканцы — «черная раса»). Высшие расы призваны господствовать над низшими — это своего рода «цивилизационная миссия». С этой точки зрения, государство является естественным инструментом для управления политически неразвитыми народами со стороны цивилизованных народов. Однако точка зрения Гобино может лишь служить для оправдания факта колониальных захватов и порабощения в ту эпоху, в которую он жил, но не способна объяснить почему и как возникает государство[12c. 45].

Другим вариантом развития психологической теории является психоаналитический подход Зигмунда Фрейда, который видел в человеке, в его бессознательном источник страшных разрушительных инстинктов. Находящиеся в глубинах человеческой психики стремление подчинить себе всех окружающих, безудержное стремление к удовольствию (либидо) и к смерти (танатос) делают из человека асоциальное существо, которое нужно принудительно сдерживать. Эти два стремления толкают человека искать господства над другими или же к саморазрушению. Именно для ограничения этих бессознательных импульсов и создаются различные социальные механизмы, призванные усмирить негативную человеческую энергию, сдерживать ее, вводить ее в некие границы. Мораль, религия, магия, право и все иные социальные регуляторы нацелены именно на такую регламентацию бессознательных импульсов человеческой психики. Особым социальными институтом является государство, которое создается по модели психологических отношений между отцом и детьми, как авторитет, призванный устанавливать для взрослых людей правила поведения и наказывать их за неповиновение. В государстве находит свое отражение, описанный Фрейдом «Эдипов комплекс» — заложенные в бессознательную сферу психики страх и уважение перед властью отца и одновременно желание завладеть этой властью: именно этот психологический «механизм переноса» заставляет людей верить во власть государства, подчиняться ему и в то же самое время толкает некоторых людей на бунт против государственной власти. В этой перспективе Фрейд пытался объяснить ход древней истории и некоторые современные ему события. Абстрактная схема возникновения государства у Фрейда выглядит следующим образом: есть вождь, который тиранически правит своей семьей; сыновья договариваются между собой, свергают и убивают отца-вождя; каждый из сыновей расположен править так же тиранически, как правил его отец, но он ограничен силой других братьев; в результате, власть осуществляется братьями сообща, и поэтому в обществе создаются правила передачи власти, границы ее использования и другие институты, которые приводят к возникновению государства. В отличие от патриархальной теории здесь речь идет не о природной схеме семейных отношений, переносимых на социальную сферу, а о психологии подчинения, согласно которой взрослый человек творит себе (или находит перед собой) авторитет политической власти, перенося свои детские переживания на государство. Таким образом, по Фрейду, государство есть для взрослого человека то же самое, что и отец для ребенка — авторитет, дисциплинирующая власть, который устанавливает правила, следит за их выполнением и наказывает за неисполнение, подчиняя своей воле волю ребенка, писалиВ. Н. Протасов, Л.И. Петражицкий,[19 с. 56].

Непреодолимой трудностью психологической теории является объяснение социальной реальности государства — рассуждение в рамках этой теории идет достаточно гладко, пока государство рассматривается лишь как психологическое состояние, возникновение которого объясняется теми или иными причинами и факторами, связанными с человеческой психикой и ментальностью. Но здесь остается без внимания возникновение государства именно как особой социальной структуры, существующей независимо от эмоций и представлений отдельных людей. Сторонникам психологической теории остается либо отрицать социальную реальность государства, сводя все к эмоциям власти и подчинения, к фантазмам и проекциям, либо сводить все к насилию (фактическому или символическому), либо искать ответ за пределами психологии, обращаясь к арсеналу других теорий.

В частности, интересным вариантом развития этой теории является концепция современного французского социолога Пьера Бурдье (1930—2002), который все социальное взаимодействие рассматривал в терминах символического капитала и считал государство «завершением процесса концентрации различных видов капитала: физического принуждения или средств насилия, экономического, культурного или, точнее, информационного, символического — концентрации, которая сама по себе делает из государства владельца определенного рода метакапитала, дающего власть над другими видами капитала и над их владельцами»,пишет Р. А. Ромашов[23 с. 112].

Отметим, что мы не принимаем во внимание различные теории, основанные на предположении коллективного (общественного) сознания как источника идей и социальных институтов. Эти идеи основаны на иных методологических посылках, чем рассмотренные выше воззрения, исходящие из фактов индивидуальной психики. Мы изучили основные теории, варианты понимания процесса, факторов и причин возникновения государства. За пределами нашего внимания остались другие подходы, не столь оригинальные и повторяющие полностью или частично посылки перечисленных теорий, которые тем не менее необходимо учитывать.

7. ОРГАНИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Среди таких второстепенных теорий можно назвать органическую теорию, которая исходит из хорошо известного уподобления общества организму, каждый орган которого выполняет свою особую функцию. Ставя риторический вопрос о том, является ли общество мертвым механизмом или живым организмом, сторонники этой теории безусловно выбирают второй вариант ответа. Другое дело, насколько корректен сам этот вопрос. Сторонники рассматриваемой теории утверждают, что это сравнение корректно: общество, подобно организму, обладает жизненной энергией, развивается в сторону усложнения своей структуры, а возникновение новых функций и задач требует появление новых органов. Следуя этой логике сравнений, английский мыслитель XIX в. Герберт Спенсер (1820—1903) уподоблял людей клеткам организма, общественные институты — нервам и сосудам, а государство — мозгу, который управляет всем остальным в организме. Эти сравнения, впрочем, можно найти у Платона, Аристотеля, других древнегреческих мыслителей, в мифах и нарративах Древнего Востока. Но на рубеже XX в. подобные аллегории, казалось бы, получили научную основу в виде естественно-научных концепций того времени. Эти представления вполне укладывались в эволюционистскую парадигму, сформулированную Дарвином применительно к эволюции видов животных и растений. Если мы примем эту аналогию за истинную, то велик соблазн воспользоваться ею для восполнения наших представлений об общественной жизни путем проведения сопоставления с развитием биологической жизни.

В конечном счете, что дает использование таких сравнений применительно к интересующему нас вопросу о том, почему возникает государство? Логика рассуждений в рамках этого подхода может быть аналогична логике описания развития органической жизни в природе: центральная нервная система необходима организму для координации действий своих органов, и чем более скоординированы движения организма, тем более он приспособлен к выживанию. Поэтому в процессе эволюции постепенно возникает государство, подчиняясь законам развития социальной материи так же, как в силу закономерностей органической материи появляется и развивается мозг у представителей животного мира для того чтобы координировать более сложными движениями и помогать организму выполнять новые функции. Спрашивать, почему существуют такие законы эволюции, бессмысленно, поскольку позитивная наука призвана только формулировать эти законы, но не объяснять причины их появления. Точно также мы можем объяснить упадок и исчезновение государств, цивилизаций — им, также как биологическим организмам, отмеряй срок жизни, они проходят через стадии детства, юности, зрелости и старости, умирая, когда истощается запас жизненной силы. Так, В. К. Бабаев, поддерживая позицию А. В. Грибакина, пишет, что[13 с. 144]такие представления о цикличности государственного развития предлагали, например, отечественные мыслители в XIX в. Н. Я. Данилевский (1822—1885) и в XX в. Л. Н. Гумилев (1912—1992).

С этой точки зрения, развитие государственных форм (от простых к сложным) может быть объяснено ростом разнообразия (появлением все новых видов деятельности) в обществе. Такие аналогии могут проводиться до бесконечности, но никакого доказательства своей истинности они добыть не могут до того, пока не будет продемонстрирована истинность уподобления отношения между человеком и государством отношению между организмом и клеткой этого организма. Такое уподобление оказывается невозможным по причине автономии человеческой личности — во-первых, она может принадлежать сразу нескольким «организмам»: церкви, государству, корпорации, народу и т.п., во-вторых, она относительно свободно может выйти из одного «организма» и войти в другой (скажем, изменив гражданство или вероисповедание) и, в-третьих, она обладает волей и сознанием, способностью решать о своих действиях. Таких аналогий органическая природа не знает,пишет В. К. Бабаев[28 с. 121].

По мнению А. С. Пиголкина, А. Н. Головистиковой, Ю. А. Дмитриеваэто[18 с. 86] другой версией органического подхода является попытка, предпринятая немецким социологом Фридрихом Ратцелем (1884—1904), увязать развитие государства с развитием территории государства. Отвергая иные варианты органического понимания государства, Ратцель писал, что «для государства условием жизни является его связь с землей: без земли немыслим ни человек, ни величайшее его создание на земле — государство. Говоря о государстве, мы представляем себе в неразрывной связи известную часть человечества, человеческого труда и вместе с тем известную часть земной поверхности. Государство живет только от земли и владеет прочно только теми преимуществами, какие обеспечивает ему земля. Таким образом, государство есть организм, в составе которого известная часть земной поверхности играет настолько существенную роль, что все свойства государства определяются свойствами народа и его территории». Логика этого подхода заключается в выведении особых закономерностей развития государства исходя из особенностей его географического положения и той «политической идеи», которая задается государству его географией. Данный подход послужил в XX в. основой для обоснования экспансионистских претензий Германии на необходимое ей «жизненное пространство», а также как аргумент в спорах между колониальными державами. Впоследствии из этого направления органической теории возникла геополитика как особое направление политической науки.

Органический подход к вопросу о происхождении и сущности государства вряд ли может считаться полноценной теорией, поскольку кроме аллегорий здесь не создается новых методов понимания происхождения государства. Хотя эти аллегории за счет своей кажущейся простоты и убедительности могут использоваться для описания государства — мы применяем такие термины «глава государства», «органы государства» или «механизм государства», рассуждаем о здоровье государства, о выжигании каленым железом язв на теле общества, не замечая того, к каким курьезным выводам мы можем прийти, если дословно будем использовать аналогию между живым организмом и государством. К примеру, предлагая лечить болезни «государственного организма» теми же способами, которыми лечатся болезни живых существ. Но эти курьезы не столь опасны по сравнению с практическими выводами, которые могут следовать из этой теории для статуса и прав личности — если она есть лишь орган, клетка большого организма, то решения за нее должен принимать мозг (государство), а роль личности в государственном (общественном) механизме должна свестись к отдельной функции, которую она в этом механизме выполняет, но при этом никак не участвует в принятии политических решений. Отсюда — прямой путь к тоталитаризму, когда государство решает за своих граждан, подчиняет их единой воле, распределяет их исходя из общественных потребностей, распоряжаясь их свободой.

8. ПАТРИМОНИАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ

Другим вариантом объяснения происхождения государства является патримониальная теория, где государственная власть считается производной от собственности, от правомочий владельца земельного участка. Историческая подоплека этой теории вполне ясна — происхождение государственной власти из собственности на землю верховного правителя нередко иллюстрируется как древней, так и средневековой историей. Основной замысел этой теории заключается в попытке объяснить сущность государства через хорошо известные в западной средневековой истории процессы политогенеза (образования политической власти). Государственная власть не происходит ни от Божества, ни от народа, ни от иных сверхъестественных источников. Ее источник — во власти собственника над землей и над живущими на его земле людьми, пишет Е. Н. Селютина, В. А. Холодов[24 с. 89].

Доказательством тому служат феодальные отношения, где отношения между сюзереном и вассалом есть прежде всего отношения по поводу прав на землю. Собственно, все феодальное государство зиждется на рассмотрении власти как объекта собственности одного землевладельца по отношению к находящемуся ниже в иерархии землевладельцу. Например, ленные отношения между королем и баронами, между баронами и их вассалами, между вассалами и крестьянами. Дело даже не в том, что землевладелец как собственник может продать свои полномочия собственности (которые по сути означают власть над вещью), обменять, подарить их другому, отказаться от них, передать по наследству и т.п. Само государство мыслится средневековым человеком как частное достояние — как двор, частное хозяйство государя — источник его дохода, которым тот распоряжается по своему усмотрению: даруя, продавая должности, нанимая людей на свою личную службу и т.п., говоря словами той эпохи, правитель царствует «по своему праву» как хозяин своей земли. Эти представления в некоторой степени сохраняют свое значение по настоящее время. Так, в Англии до сих пор считается, что верховным собственником недвижимости является Корона, а все остальные лица могут владеть недвижимостью на производных от королевской собственности правах (freehold, leasehold, commonhold),считает В. Д. Перевалов,[17 с. 63].

В начале XIX в. основатель этой теории, швейцарский мыслитель Карл фон Галлер (1768—1854) в работе «Руководство к общему познанию государств» (1808) выдвинул тезис, что отношения собственности есть нечто присущее любому человеческому общению. Собственность по отношению к вещи всегда предполагает власть над другим человеком: власть арендодателя, власть ссудодателя, просто власть верховного собственника, правомочного требовать от всей остальной неприкосновенности своей собственности. Так, из права собственности отдельных лиц на землю возникает правомочие сдавать эту землю в аренду поселенцам, ставя в качестве аренды те или иные условия. Например, выдвигая такие требования как оброчные работы, уплату платежей, воинскую повинность, участие в общих религиозных культах и т.п. Из длительных отношений между собственником и поселенцами возникают постоянные властные отношения, люди забывают первичное основание власти над ними правителя (т.е. правомочие собственника) и по привычке подчиняются правящим уже вне зависимости принадлежности титула на землю. По мнению Галлера, — это основной путь становления государств; ссылаясь на свою теорию, он обосновывает авторитет и незыблемость власти монарха[27 с. 115].

Здесь также видна несамостоятельность этой теории, которая при объяснении возникновения самого института собственности опирается на договорную или психологическую теории. Она хороша для объяснения средневековых обществ, но не может претендовать на универсальность. Утверждение о том, что власть правителя и власть собственника земли могут совпадать в руках одного лица, еще не дает возможности заключить, что такое совпадение имеет место всегда и везде. Нередко (например, в Древнем Египте и в других обществах, развитие которых подпадает под сформулированный Марксом «восточный путь развития») власть верховного землевладельца принадлежала правителю (царю), но в других обществах можно без труда привести исторические примеры, доказывающие обратное[26 с. 98].

Рассматриваемая теория впадает в тот же порочный круг доказывания, что и марксистская теория, — сам по себе факт владения не создает стабильных социальных структур. Для их создания нужны юридически урегулированные отношения собственности, которые, в свою очередь, предполагают наличие в обществе относительно централизованного правопорядка. Вместе с тем идея о том, что государству принадлежит суверенитет, т.е. верховная власть над территорией и над всеми, кто на ней проживает, достаточно глубоко укоренена в современном государственном праве. Логически эта идея связана с патримониальным пониманием сути государственной власти и се происхождения.

9. ИРРИГАЦИОННАЯ ТЕОРИЯ

Интересной разновидностью концепций происхождения государства является ирригационная теория, автором которой является немецкий социолог XX в. Карл Август Виттфогель (1896—1988). История учит, что первые государства часто возникают в долинах больших рек, где и зарождается человеческая цивилизация (Нил, Инд, Хуанхэ, Евфрат и проч.). Как можно объяснить этот факт? Возможно дать следующее объяснение: природные условия диктовали людям солидарность, необходимость объединения усилий для обработки прибрежных территорий. Для этого необходимо создание ирригационных систем — каналов и отводов воды, которые позволяли избежать смыва плодородных почв и посевов во время наводнений. Такую систему каналов не может создать отдельный человек или даже отдельное племя — для этого необходимо объединение десятков тысяч человек, создание плана осушения территории и его последовательная реализация. Все это диктует социальную дифференциацию (разделение функций и труда), строгую дисциплину, подчинение людей одному руководящему центру, возникновение которого и означает возникновение государства. Виттфогель заключает: «Эффективное управление этими работами требует создания организационной системы, включающей в себя либо все население страны, либо, по меньшей мере, его наиболее активную часть. В результате те, кто контролирует эту систему, обладают уникальными возможностями для достижения высшей политической власти»,пишет Р. А. Ромашов[23 с. 114].

Немецкий мыслитель понимал, что во многих случаях государства возникали без какой-либо связи с ирригационными работами. Не все регионы пригодны для ирригационного земледелия, но и в них могут возникнуть государства. Из этого затруднения Виттфогель попытался выйти, утверждая о различии между цивилизационными центрами, периферийными и полу-периферийными обществами. Казалось бы, ему удавалось спасти свою теорию от критики: социальные и политические институты, возникшие в ирригационных областях, в результате действия механизмов подражания переносятся на неирригационные.

Иными словами, государства первоначально возникают в областях, где потребность в государственной организации выросла из руководства ирригационными работами (так называемые «гидравлические государства» в терминологии Виттфогеля), и потом соседние общества заимствуют этот пример, создавая государственные союзы по примеру своих более цивилизованных соседей.

Такая теория выглядит убедительно, но скорее, как абстрактная схема. Если бы она была верна, то распространялась бы и на другие случаи объединения ресурсов, и тогда нужно было бы предполагать, что совместная экономическая деятельность нескольких племен (совместная охота, например) способна создать государство — но такое предположение выглядит достаточно сомнительно. В реальности эта теория неспособна без помощи других теорий объяснить, за счет чего многие тысячи людей объединяются вокруг решения одной задачи, создают и признают над собой государственную власть. Разумеется, ведение ирригационных работ могло укрепить единство соседних племен, усилить взаимодействие между ними, создать идею общности их судеб. Но то же самое можно сказать и о любых иных совместных задачах и действиях людей: они укрепляют социальное взаимодействие и являются факторами для дальнейшего развития социальной структуры.

Здесь сопутствующий фактор возводится в ранг основной причины. Действительно, многие цивилизации развивались в долинах больших рек, но были и такие, которые развивались в других местах (африканские цивилизации, государства майя и инков в Америке). Кроме того, очень трудно определить, велись ли ирригационные работы до появления государства (чтобы считаться причиной создания государства), либо же государство мобилизовало народные массы для решения этой задачи уже после своего создания так же, как оно это делало в других общественно важных случаях (строительство пирамид в Древнем Египте и т.п.). И в этом последнем случае ирригационные работы являются лишь проявлением государственной власти, но не условием ее возникновения.

Принимая подобную критику, впоследствии Виттфогель отказался от рассмотрения ирригационных работ как основного фактора возникновения государств и ограничился анализом роли и значения ирригации в идеологиях и политических практиках восточных деспотических государств. По его мнению, «гидротехнические государства» Востока враждебны к индивидуальной собственности, которая не совместима с идеей коллективного начала, что в идеологии этих государств обосновывается необходимостью совместного труда под руководством государства. В обществах, где ирригационные работы не являются необходимостью (таковы западные общества), возникают предпосылки формирования более гибкого демократического политического устройства, без подавляющего господства государства над личностью.

10. АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Среди изученных нами теорий нет ни одной, которую мы могли бы назвать единственно истинной. Но, как представляется, наука и не должна заниматься поиском монопольной истины, исключающей все остальные подходы и теории. Нет ничего невозможного в соединении нескольких подходов при рассмотрении одного процесса возникновения государства в ракурсе плюралистического подхода. Некоторые теоретические построения хорошо подходят для объяснения возникновения определенных государственных союзов (к примеру, договорная теория и история Швейцарии), но не подходят для других, для которых мы должны применять иные схемы, сочетая несколько факторов (к примеру, договор между племенами об обороне от кочевников и ирригационные работы в Древнем Китае). Возможно, что нет единого рецепта происхождения государства вообще — можно исследовать и объяснять происхождение отдельных государств, выявляя факторы и причины их образования, не возводя эти факторы и причины в ранг универсальных. Все изученные нами однофакторные теории были сформулированы достаточно давно и после них необходимость многофакторного анализа воспринимается в науке как данность, писалиВ. Н. Протасов, Л.И. Петражицкий[19 с. 68].

В разных случаях политогенеза мы можем встретиться с уникальными наборами таких факторов, с уникальными процессами становления государственности. Но это, конечно, не исключает возможности комплексного анализа всех этих процессов и выявления в них повторяющихся явлений. Среди таких явлений можно отметить случаи завоеваний, договорных объединений племен, действия религиозных мотивов и иные случаи, которые иллюстрируют основные варианты возникновения государства. С этой точки зрения, наличие нескольких равноценных теорий, которые по-разному объясняют возникновение государства, приводит к более широкому и разноплановому взгляду на государство, позволяет сочетать при исследовании происхождения государства сразу несколько факторов, хотя и не позволяет получить окончательный ответ в последней инстанции на теоретические вопросы, связанные с возникновением и развитием государства. Вместе с тем каждая из названных выше теорий предложила важные методологические идеи, которые позволяют исследовать разные аспекты государственности.

Какой бы мы не придерживались теории происхождения государства, нужно признать, что государство есть достаточно поздний в истории феномен, он возникает, когда человечество уже стоит на относительно высокой ступени цивилизации. С этой точки зрения, государство есть результат развития цивилизации. Десятки тысяч лет общество существовало без государства, было организовано по кровнородственному и иным принципам, а не по политическому принципу. Иными словами, люди соединялись по признаку происхождения от общего предка (например, тотем), по вере в одних и тех же богов и проч., но не по критерию общей территории или подчинения общей власти. Для первобытного общества характерна диффузия (рассредоточение) власти — в таком обществе нет деления на властвующих и подвластных, на имущих и неимущих: решения принимаются совместно, вещи принадлежат всем, во многих обществах даже дети считаются общими — их воспитывают не родители, а вся община (например, древнегреческая Спарта). Равным образом отсутствует идея личного выбора, ответственности за свои поступки. Человек еще не выделен из общества как личность, он есть часть целого и, как правило, не может изменить свою принадлежность (перейти в другое племя, сменить религию и т.п.). За его поступки несет ответственность весь коллектив, человек как часть целого не способен, как правило, на само обязывание. Как мы отмечали выше, в этом ракурсе предположение сторонниками договорной теории и ее современных разновидностей способности у первобытного человека брать на себя обязательства и заключать общественный договор весьма сомнительно, считает В.Ф.Яковлев, [31].

В первобытном обществе есть две основные структуры: род и племя. Родовая община является кровнородственным союзом, для которого характерны коллективный труд, совместная собственность, общая ответственность. Нужно отметить, что род не тождественен семье в современном понимании этого термина, поскольку по своему содержанию это понятие гораздо шире — оно включает всех совместно проживающих лиц, ведущих свое происхождение от одного предка. Племя является более поздней социальной структурой — это союз нескольких родовых общин. В качестве критерия принадлежности кровнородственная связь отходит на второй план, а основными критериями оказываются общность занимаемой и контролируемой территории, обрядов, верований, языка.

В обеих этих структурах первобытного общества мы можем констатировать наличие властных механизмов, т.е. инстанций, которые принимают общие — а в данных обществах это значит: общеобязательные — решения и подчиняют своей воле воли отдельных членов рода или племени. Совет старейшин, совет племени, военные вожди, жрецы и другие лица или коллегиальные органы начинают принимать решения от имени рода (племени), навязывая свое решение всем остальным. Другое дело, что механизм такого навязывания не столь четкий, как в более поздних обществах, где действует государственная власть. Ведь члены рода или племени не мыслят себя как свободные личности, способные на волевой выбор, они не дифференцируют себя от своих сородичей и соплеменников и поэтому воспринимают принятые вождями, жрецами, советами решения как свои собственные. Такие отношения уже вполне можно назвать политической властью. С оговоркой о том, что деление между властвующими и подвластными здесь не всегда проводится с достаточной четкостью. С другой стороны, некоторые вопросы решаются самим родом — входящими в него лицами: через сходы, голосования, выборы и иные непосредственные формы участия во власти всех членов общины.

Эту социальную структуру часто называют первобытной демократией — власть принадлежит всем, она, как правило, полностью легитимна в глазах населения и осуществляется от имени всех. Нередко этот строй сочетается с коллективной собственностью на землю. С этим связана и упомянутая выше коллективная ответственность, рудиментарные остатки которой есть и в современных обществах. Так, в случае ведения государством войны ответственность за действия правительства несут все люди, входящие в государственный народ, либо часть людей — например, граждане, призванные на военную службу, или предприниматели, на которых распространяются экономические ограничения; государство за враждебные действия другого государства может наказать его граждан. В международном праве такие встречные санкции называются репрессалиями, считает В. Д. Перевалов[17 с. 67].

В немалой степени и современные теории демократии можно интерпретировать как воспоминания о золотом веке, когда власть принадлежала всем, осуществлялась всеми, от имени и в интересах всех, зачастую с согласия всех (общее собрание, совет племени или рода). Особенно эта преемственность заметна в работах Руссо, который считал единственно достойной имени демократии только прямую демократию, где решения принимаются напрямую народом (известна его скептическая фраза об английском народе, которой свободен только в день выборов в парламент, а в остальное время находится в рабстве у этого парламента). Руссо мечтал найти такую форму, при который каждый, подчиняясь коллективу, тем не менее оставался бы свободным и подчинялся только самому себе — именно такую форму дает первобытная демократия, где человек отождествляет себя с коллективом, добровольно, не задумываясь, подчиняет себя общему мнению, отождествляет действия коллектива со своими действиями. Хотя французский мыслитель реалистично замечал при этом, что подобная демократия более подходит богам, чем современным людям с их пороками и слабостями.

Такая власть, существующая в первобытных обществах, получила название потестарной (от латинского potestas) — она не оторвана от общества и осуществляется самим обществом, т.е. всеми входящими в сообщество людьми. Для такой власти характерно отсутствие особого, выделенного из общества аппарата управления (политическое управление мы в рабочем порядке можем определить, как деятельность по упорядоченному руководству обществом). Здесь как решения принимаются совместно, по общему согласию, так и санкции налагаются самой общиной — это коллективные санкции, которые выражаются в осуждении, изгнании, казни и других мерах, осуществляемых или всей общиной, или любым из ее членов (к примеру, самопомощь). С учетом того, что под государством мы условились понимать, прежде всего, выделенный из общества аппарат управления (власти), в первобытных родах и племенах мы не находим государства в чистом виде.

Мировую известность получил его «Очерк о даре» (1925 г.), посвященный феномену дарения и его правовым функциям. На примере быта североамериканских индейцев Моссом описана оригинальная форма поставок под названием потлач (индейское слово, означающее «давать подарок», «кормить», «расходовать»), т.е. дар по отношению сразу ко всем членам племени: например, праздники, раздача вещей и продуктов и т.п. Не принять дар другие члены племени не могут, иначе это будет означать неуважение и приведет к конфликту с дарителем (это не обязательно один человек, дарителем может быть семья, группа союзников и т.п.). Приняв же подарок, члены племени остаются обязанными отдарить дарителя. Если дать равноценный дар, т.е. «ответную поставку», одаряемый не может, то он считается обязанным публично признавать свою благодарность и тем самым признавать власть дарителя. Так, все члены племени могли попасть в зависимость от группы людей, которые, пользуясь этой зависимостью, могли попытаться сосредоточить в своих руках основные источники богатства (дележ военной добычи, распределение плодородных земель или охотничьих угодий, и т.п.) и, путем периодической раздачи благ и подарков соплеменникам, возвести свою власть в качестве правила[14 с. 44].

Нельзя пренебрегать и другим аспектом, выявленным еще французским социологом XIX в. Габриелем Тардом — подражании как способе распространения социального опыта. В этом плане можно выделять первичные государства (их может быть немного, по одному в каждом из ареалов цивилизации), которые изобрели новую систему организации общественной жизни, и вторичные государства — общества, которые находились в пределах культурного влияния первичного государства и перенесли к себе пример социальной организации этого государства. Это — наиболее часто упоминаемый в исторических документах способ образования государства. Разумеется, в исторических хрониках и иных документах можно встретить отчеты об образовании государств в некоторых случаях из соглашения людей, из факта завоевания или захвата власти экономически сильными группами и семействами. Нередко создание государств рассматривалось верующими как результат действия Божественной воли. В этом аспекте можно выявлять в истории множество разрозненных фактов и представлений, с которыми можно связывать образование государств. Один фактор встречается неизменно. Он не зависит от особенностей исторических событий, а связан с самим понятием государства как порядка управления.

11. ЮРИДИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Наличие или отсутствие некоего порядка мы можем установить только по тому, существуют ли нормы, устанавливающие некий порядок, и по тому, сообразуют ли люди в общем и целом свое поведение с этими нормами. Если власть (далее мы увидим, что власть может быть не только государственной) в обществе меняется без связи с правилами — будь это священные тексты, обычаи, мифы и предания, созданные соглашением людей порядки и т.п. — то можно сказать, что это еще неупорядоченная власть, применительно к которой мы не можем говорить о государстве. Эта связь с правилами может проявляться через обоснование притязаний на власть, через легитимацию захвата власти или ее передачи, через критику такого захвата или передачи и проч. Отсутствие правил можно установить по тому, что в сообществе господствуют отношения силы и что власть лица над другими обосновывается не через правила, а преимущественно через физическое принуждение или его угрозу. Чаще всего имеет место комбинация этих двух форм[13 с. 94].

Можно договориться о том, что эти случаи, когда власть человека над другими людьми и подчинение этих людей власти основаны только на факте силы, мы исключаем из возможного ряда случаев, применительно к которым мы говорим о государстве. Тогда для отличения государства от всех остальных форм организации власти в обществе мы можем обратиться к критерию правил, на основании которых приобретается, осуществляется и передается власть. В современных обществах о государстве мы без труда можем судить по тому, что в некоем обществе наличествует конституция, определяющая правила формирования и осуществления власти, и по тому, что в международных отношениях есть правила, по которым определяются признаки государственности. Если о международных отношениях применительно к времени зарождения первых государств говорить не приходиться, то критерий конституционных правил вполне допустим.

Так, если в некоем сообществе имеются правила, определяющие, кому принадлежит власть, и кто ее осуществляет, как она должна передаваться, на какую территорию распространяется и иные подобные правила, кто в последней инстанции решает споры между членами сообщества, мы с большой долей вероятности можем говорить, что в этом сообществе есть порядок управления. Такие правила не обязательно должны быть записаны — они могут существовать в качестве обычая (так, до настоящего времени конституционный обычай является основой конституционного строя Великобритании) или передаваться в устной форме мифа. Является ли этот порядок управления государством, мы можем судить по тому, идет ли речь о верховной власти в обществе — порядок управления, несомненно, может существовать и в семье, в торговом предприятии и в других сообществах, которые являются частью общества и которые подчиняются другим порядкам. В этом отношении можно сказать, что основным критерием отграничения государств от других социальных союзов и институтов является наличие правового порядка, устанавливающего некоторую власть как верховную. Эту теорию, с известными оговорками, можно назвать «юридической», чтобы подчеркнуть выводимость государства из правопорядка[27 с. 115].

В этом случае мы приходим к извечному вопросу о том, что появилось раньше — право или государство. Если мы рассмотрим этот вопрос в концептуальной плоскости (с точки зрения отношения между собой этих двух понятий), то его решение зависит от аксиоматических посылок разных теорий. А если посмотреть на данную проблематику в контексте исторического развития, то можно констатировать параллелизм, синхронность процессов образования права и государства — верховная власть в мифах могла приписываться божествам, у старейшин общин имелись функции решения споров, имели место некие правила, согласно которым они решали споры. Другое дело, что эти правила были синкретичными, неразделенными, в них совпадали мораль, религия, права — отечественный антрополог А. И. Першиц (1923—2007) называл такие правила «мононормами» — поэтому сказать, что здесь возникает именно право теоретически еще невозможно. Еще более затруднительно охарактеризовать эти правила как нормы, т.е. как связки между гипотетическим условием действия и наступающими последствиями, которые должен претерпеть субъект. Такой уровень абстрактного мышления, который необходим для конструирования нормы, был недоступен для первобытного мышления.

Р. Т. Мухаев пишет, что [11 с. 79] право, как совокупность четко сформулированных правил, связанных с организованным принуждением, появляется вместе с этой системой организованного принуждения, которая, в свою очередь, не всегда может быть названа государством — по причине отсутствия выделенного из общества аппарата управления и принуждения. Поэтому концептуально эти два явления (право и государство) независимы друг от друга: они могут возникать в разное время. К примеру, в средневековой Исландии существовал парламент — альтинг, который состоял из представителей общин и который уточнял существующие обычаи (в некотором смысле можно сказать «издавал законы»), которые эти общины рассматривали как обязательные, хотя в Исландии той поры мы не видим ничего похожего на центральную публичную власть, которую можно было бы назвать государственной. Как правило, появление одного явления сопутствует появлению другого: наличие организованной системы принуждения с большой вероятностью ведет к тому, что эта система будет фиксировать или санкционировать общеобязательные предписания; а наличие общеобязательных предписаний, — если они воспринимаются как обязывающие в силу моральных, магических, религиозных и других убеждений, — создает фактор для появления такой власти, которая сможет гарантировать применение таких предписаний и наказание за их нарушение или, по меньшей мере, угрозу такого наказания. Очевидно, что верховная власть может легитимировать (обосновать) себя через отсылку к этим предписаниям, либо же создать для этого иные общеобязательные предписания — этот момент, как представляется, и стоит рассматривать как один из основных критериев возникновения государственности[26 с. 98].

Наряду с этим нормативным критерием, можно выделить группу признаков, которые свидетельствуют об образовании особой публичной власти и, соответственно, государства: (1) возникновение у верховной власти, которая осуществляется особой категорией людей от имени всего общества, претензии на монополию организованного принуждения со стороны этих людей и формируемых ими институтов — борьба с другими центрами власти (общинной, религиозной и др.) в обществе (признак, сформулированный немецким социологом Максом Вебером); (2) закрепление общезначимых правил в исходящих от публичной власти общих предписаниях, устанавливающих коллективные обязанности (работа, воинская служба) и повинности (налоги, дань) населения; эти правила, как правило, облекаются в письменную форму, но могут носить также и устный характер; как подчеркивал французский социолог Пьер Бурдье, появление письменности, несомненно, способствует более быстрому развитию государственности; (3) появление новых символов общественного единства, таких как монарх, династия, национальность, территория, вместо старых (тотемы, общие предки). Разделение властвующих и подданных, выдвижение претензии на монополию принуждения постепенно приводят к переходу к публичной власти функций правового регулирования, т.е. функций по установлению общих правил поведения, наказанию за их нарушение, разрешению споров и конфликтов между подданными — эти правила имеют более четкую форму, чем размытые предписания догосударственных общин, часто облеченные в форму обычного права. Эти процессы происходят не во всех обществах, они растягиваются на достаточно длительное время и поэтому являются скорее сопутствующими признаками, чем непосредственными факторами образования государства.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итоги исследования, необходимо отметить следующие основные положения и выводы.

Настоящее исследование предпринято в целях выявления сущности конкретно-правовой ситуации в сфере происхождения государства.

Таким образом, в первой главе курсовой работы, были рассмотрены различные теории происхождения государства. Но при этом мы можем признать за этими социальными образованиями статус общества. Что же можно обозначить под этим термином, отталкиваясь от которого, мы будем характеризовать факт появления государства? Для общества характерно несколько признаков, которые присутствуют в любом достойном этого термина союзе людей: (1) обособившиеся от природы, т.е. противопоставляющие свой социальный союз всей остальной природе люди; (2) относительно постоянные интересы, которые нередко могут оставаться неосознанными, а также ценности, знаки и символы, связывающие людей между собой; (3) совместная деятельность по достижению таких интересов всеми или большинством лиц, входящими в сообщество, и осознание ими единства; (4) наличие относительного порядка, устанавливаемого правилами, чаще всего выраженными в форме ритуалов и обычаев. Такие признаки мы найдем практически у всех союзов людей, начиная от первобытного строя вплоть до современных обществ.

Что же служит причиной тех социальных трансформаций, которые ведут к появлению государства? На этот вопрос пытались ответить теории, изученные нами ранее. Мы убедились, что однозначного ответа дать невозможно — в разных ситуациях разные обстоятельства и факторы могут выступить в качестве основной причины. Трудно выделить не столько эти факторы, сколько признаки, по которым определяется факт возникновения государства. Попробуем описать те процессы, которые происходили в большинстве обществ, перешедших на следующую ступень цивилизации — и, соответственно, которые отсутствовали у тех обществ, которые так и остались на первобытной стадии развития.

В первую очередь, мы замечаем нарушение изначального единства в этих социальных союзах, чему сопутствует рост самосознания лиц все более и более дистанцирующих свои интересы от интересов всех. Связано ли это с появлением собственности, как полагал Энгельс, либо же зарождение собственности суть лишь один из результатов становления индивидуальности —для выяснения процессов политогенеза это не так и важно. Появляются семьи, в рамках которых люди обособляют себя от всего остального коллектива (общины, рода, племени и проч.), передают по наследству имущество, совместно действуют, чтобы получить больше привилегий по сравнению с другими, более слабыми семьями. Тем самым происходит индивидуализация лиц, переход от родовой к большесемейной общине, и далее к патриархальной семье. Переход от родовой к племенной организации еще более усиливает этот процесс, одновременно приводя к замене принципа кровнородственной связи территориальным принципом.

Обычно государство определяется как территориальный союз, т.е. система властных органов, обладающая контролем над определенной территорией, и является государством. В общем и целом, это, действительно, хорошее рабочее определение.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1. «Конституция Российской Федерации» (принята всенародным голосованием 12.12.1993) (с учетом поправок, внесенных Законами РФ о поправках к Конституции РФ от 30.12.2008 N 6-ФКЗ, от 30.12.2008 N 7-ФКЗ, от 05.02.2014 N РФ», 2-ФКЗ, от 21.07.2014 N 11-ФКЗ) «Собрание законодательства 04.08.2014, N 31, ст. 4398. http://www.consultant.ru/cons
2. Авакьян С. А. Конституционный лексикон: Государственно-правовой терминологический словарь / С. А. Авакьян — М.: Юстицинформ, 2015.
3. Антонов, М. В. Теория государства и права : учебник и практикум для академического бакалавриата / М. В. Антонов. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 497 с.
4. Бакарджиев, Я. В. Теория государства и права в 2 ч. Часть 1 : учебник для прикладного бакалавриата / Я. В. Бакарджиев, Р. А. Ромашов, В. А. Рыбаков. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 195 с.
5. Бакарджиев, Я. В. Теория государства и права в 2 ч. Часть 2 : учебник для прикладного бакалавриата / Я. В. Бакарджиев, В. А. Рыбаков, Р. А. Ромашов. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 304 с.
6. Бялт, В. С. Теория государства и права : учебное пособие для вузов / В. С. Бялт. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 119 с.
7. Комаров, С. А. Общая теория государства и права : учебник для бакалавриата и магистратуры / С. А. Комаров. — 9-е изд., испр. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 506 с.
8. Коркунов, Н. М. Лекции по общей теории права / Н. М. Коркунов. — 2-е изд., стер. — М. : Издательство Юрайт, 2018. — 420 с.
9. Крашенинников П.В. Зарождение права. - М.: Статут, 2016.
10. Муромцев, С. А. Определение и основное разделение права / С. А. Муромцев. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 170 с.
11. Мухаев, Р. Т. Теория государства и права : учебник для бакалавров / Р. Т. Мухаев. — 3-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2017. — 585 с.
12. Нормография: теория и технология нормотворчества : учебник для бакалавриата и магистратуры / Ю. Г. Арзамасов [и др.] ; под ред. Ю. Г. Арзамасова. — М. : Издательство Юрайт, 2018. — 460 с.
13. Носков, И. Ю. Профессиональная этика юриста : учебник для бакалавриата и специалитета / И. Ю. Носков. — М. : Издательство Юрайт, 2018. — 277 с.
14. Осейчук, В. И. Теория государственного управления : учебник и практикум для бакалавриата и магистратуры / В. И. Осейчук. — М. : Издательство Юрайт, 2018. — 342 с.
15. Проблемы теории права и правореализации: Учебник / Отв. ред. Л.Т. Бакулина. - М.: Статут, 2017.
16. Правотворчество : учебное пособие для бакалавриата и магистратуры / А. П. Альбов [и др.] ; под ред. А. П. Альбова, С. В. Николюкина. — М. : Издательство Юрайт, 2018. — 254 с.
17. Перевалов, В. Д. Теория государства и права : учебник и практикум для бакалавриата и специалитета / В. Д. Перевалов. — 5-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 341 с.
18. Пиголкин, А. С. Теория государства и права : учебник для академического бакалавриата / А. С. Пиголкин, А. Н. Головистикова, Ю. А. Дмитриев ; под ред. А. С. Пиголкина, Ю. А. Дмитриева. — 4-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 516 с.
19. Петражицкий, Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности в 2 ч. Часть 1 / Л. И. Петражицкий. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 295 с. — (Серия : Антология мысли). — ISBN 978-5-534-02209-4. — Режим доступа : www.biblio-online.ru/book/F73BC15B-1775-4347-B780-5AE05A4EBE4F.
20. Петражицкий, Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности в 2 ч. Часть 2 / Л. И. Петражицкий. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 385 с. — (Серия : Антология мысли). — ISBN 978-5-534-08033-9. — Режим доступа : www.biblio-online.ru/book/DC12E3A9-13E8-4297-8A46-0B9585F644C5.
21. Протасов, В. Н. Теория государства и права : учебное пособие для вузов / В. Н. Протасов. — 5-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 192 с. — (Серия : Университеты России). — ISBN 978-5-534-02593-4. — Режим доступа : www.biblio-online.ru/book/4FE04282-50DF-42E2-AF07-CD0B54CF9E89.
22. Протасов, В. Н. Теория государства и права : учебник и практикум для академического бакалавриата / В. Н. Протасов. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 487 с. — (Серия : Бакалавр. Академический курс). — ISBN 978-5-534-02592-7. — Режим доступа : www.biblio-online.ru/book/C7DCA231-139C-4608-9B03-CABCA3157A6A.
23. Ромашов, Р. А. Теория государства и права : учебник и практикум для академического бакалавриата / Р. А. Ромашов. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 443 с. — (Серия : Бакалавр. Академический курс). — ISBN 978-5-534-06486-5. — Режим доступа : www.biblio-online.ru/book/1670847F-9A72-477F-9C09-B2A5129CDA8D.
24. Селютина, Е. Н. Проблемы теории государства и права : учебное пособие для бакалавриата и магистратуры / Е. Н. Селютина, В. А. Холодов. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 168 с. — (Серия : Бакалавр и магистр. Академический курс). — ISBN 978-5-534-06339-4. — Режим доступа : www.biblio-online.ru/book/AFD86C6B-3C76-4009-9751-583D80784B43.
25. Сулейменов М. Право как система. - М.: Статут, 2016.
26. Теория государства и права в 2 т. Том 1. Общая часть : учебник и практикум для прикладного бакалавриата / А. П. Альбов [и др.] ; под общ. ред. А. П. Альбова, С. В. Николюкина. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 134 с.
27. Теория государства и права в 2 т. Том 2. Особенная часть : учебник и практикум для прикладного бакалавриата / А. П. Альбов [и др.] ; под общ. ред. А. П. Альбова, С. В. Николюкина. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 336 с.
28. Теория государства и права : учебник для бакалавров / В. К. Бабаев [и др.] ; под ред. В. К. Бабаева. — 3-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2017. — 715 с.
29. Философия права и закона : учебник для бакалавриата и магистратуры / А. В. Грибакин [и др.]. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 289 с.
30. Философия права и закона : учебник для бакалавриата и магистратуры / А. В. Грибакин [и др.]. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 289 с.
31. Яковлев В.Ф. Правовое государство: вопросы формирования. — М.: Статут, 2012.