Особенности перевода документов (Язык деловых документов)

Содержание:

Введение

Английский язык является международным, он принят в качестве универсального средства коммуникации между гражданами разных стран. Несмотря на то, что многие жители России владеют им, при необходимости перевести на английском языке документы, стоит обращаться к профессионалам, т.к. работа с любой документацией требует специализированных знаний.

Работа с документами относится к категории письменных переводов. Их специфика основана на несоответствии русских синтаксических конструкций британским и американским. Особенно в официальных текстах часто встречаются такие обороты и лексические конструкции, которые неподготовленный человек может просто не понять. Перевод с русского на английский деловых бумаг также основывается на этих языковых особенностях. Фактически русские обороты необходимо разбить на несколько более простых частей, которые затем будут переводиться в другую языковую систему.

Актуальность данной темы обусловлена возрастанием роли деловой коммуникации на современном этапе развития общества в целом. Деловая коммуникация и корреспонденция как одна из ее форм обеспечивают разнообразные области человеческой деятельности и составляют основу существования таких сфер, как: дипломатия, коммерция, международное экономическое, научное и культурное сотрудничество.

В настоящее время в связи с расширением общественных международных контактов, интернационализацией экономической активности, унификацией систем делопроизводства, а также созданием новых видов связи и появлением электронных документов, значительно возрос объем деловой речи, и возникли качественно новые формы деловой коммуникации.

Целью исследования является анализ деловой корреспонденции с точки зрения составляющих ее речевых жанров и речевого поведения авторов с целью определения особенностей перевода официальных документов.

Задачи исследования:

1. Характеристика содержания деловых документов

2. Исследование лексических грамматических особенностей перевода официальных документов и корреспонденции.

3. Исследование грамматических особенностей перевода официальных документов и корреспонденции.

4. Демонстрация примеров использования деловой лексики при переводе документации и корреспонденции.

Объектом исследования является современная деловая документация на английском языке.

Предметом исследования являются особенности перевода речевого поведения авторов деловой документации с русского на английский язык

Глава 1. Язык деловых документов

деловой английский документация грамматический

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

1.1 Общая характеристика официально-делового стиля

В последнее время услуги перевода документов, прежде всего – англоязычных, становятся все более востребованными. Как следствие, в деловой среде растет спрос и на специалистов соответствующей квалификации. Ведь от качества перевода того или иного документа порой зависит успешный исход заключенной сделки, не говоря уже о том, что деловые бумаги играют роль своеобразного гаранта серьезности намерений договаривающихся сторон. Язык документов сух и лаконичен, а стиль изложения информации в них называют официально-деловым.

Для официально-делового стиля, который является разновидностью литературного языка, характерны две основные черты: стремление к максимальной ясности и отсутствию каких-либо двусмысленностей, а также ограниченность тематики. В свою очередь, в самом этом стиле можно выделить два подстиля – официально-документальный и обиходно-деловой. Первый из них употребляется преимущественно в документах дипломатического и юридического характера, а второй – в деловой переписке. Главной особенностью лексики официально-документального подстиля является активное употребление интернационализмов. Это связано с тем, что в средние века языком международного (в том числе и дипломатического) общения была латынь, а позже ее сменил французский язык. А для его синтаксиса характерны длинные сложные предложения, в которых часто встречаются причастные и деепричастные обороты, уточняющие и вводные слова.^[1]

Требование точности и ясности перевода предъявляется не случайно: ведь язык деловых бумаг – это еще и язык официальной власти. А отсюда вытекает и вторая его особенность – стандартная форма изложения, стремление к обобщениям и абстракции. Данные особенности находят отражение и в юридическом переводе официальных документов, для которого характерно, прежде всего, употребление стандартных синтаксических и грамматических конструкций.

Обслуживая правовую и административную деятельность при общении в государственных учреждениях, в суде, при деловых и дипломатических переговорах официально-деловой стиль реализуется в текстах законов, указов, приказов, инструкций, договоров, соглашений, распоряжений, актов, в деловой переписке учреждений, а также в справках юридического характера.

Согласно Л.К. Граудиной, «официально-деловой стиль - это совокупность языковых средств, функция которых - обслуживание сферы официальных деловых отношений, возникающих между органами государства, организациями и их подразделениями, организациями и частными лицами в процессе их производственной, экономической, хозяйственной, дипломатической и юридической деятельности»

Рассмотрению официально-делового стиля и его характеристик посвящено значительное количество работ ученых, в массе своей утверждающих, что официально-деловой стиль характеризуется своей стабильностью, традиционностью, замкнутостью, стандартизованностью, официальностью.^[2]

Деловая речь реализуется в виде письменных документов, построенных по единым для каждой из их жанровых разновидностей правилам. Типы документов различаются спецификой своего содержания (какие официально-деловые ситуации в них отражены), а соответственно и своей формой (набором и схемой размещения реквизитов – содержательных элементов текста документа); объединены они набором языковых средств, традиционно используемых для передачи деловой информации.

Наиболее существенные признаки деловой документации.

1. Специфика культуры официально-деловой речи заключается в том, что она включает в себя владение двумя различными по характеру нормами: 1) текстовыми, регулирующими закономерности построения документа, закономерности развертывания его содержательной схемы, и 2) языковыми, регулирующими закономерности отбора языкового материала для наполнения содержательной схемы документа. Различение этих двух типов норм деловой речи помогает понять направленность и этапы мыслительной работы над текстом документа: осмысление официально-деловой ситуации –> подбор соответствующего ей жанра документа –> уяснение соответствующих жанру документа норм построения текста –> выбор отвечающих жанру и форме документа языковых средств.^[3]

2. Форма документа (схема, отражающая семантико-информационную структуру текста) предоставляет в распоряжение его составителя определенный набор реквизитов и определенную их композицию (последовательность и порядок их размещения в тексте документа). Наиболее частотные (общие ряду документов) реквизиты:

(1) адресат документа;

(2) адресант документа;

(3) заглавие (жанр) документа;

(4) заглавие к содержанию текста документа;

(5) список приложений к документу;

(6) подпись;

(7) дата

Обязательность/необязательность употребления определенных реквизитов определяет жесткость / свободу построения формы документа. Сказанное позволяет характеризовать «пишущего» как составителя текста документа (по известным ему образцам): это относится и к плану текстовых норм, и к плану языковых норм.

3. Составитель, как правило, использует традиционные для официально-делового стиля языковые средства. Таковы: и стилистика текста документа (нейтральная, неэкспрессивная и неэмоциональная или книжная); и лексические средства (близкие к однозначности лексемы и привычные словосочетания, включая клише и штампы, не говоря уже о так называемых канцеляризмах – языковых средствах, употребление которых нормы литературного языка ограничивают сферой деловой речи); и морфологические средства (продуктивность отглагольных существительных для называния действий; тенденция к неупотреблению в документах лично-указательных местоимений он, они), и синтаксические средства (усложняющие синтаксическую структуру причастные и деепричастные обороты, сложноподчиненные предложения с придаточными и с выражающими логические отношения союзами; именные цепочки с родительным падежом; синтаксическая схема перечисления).^[4]

Таким образом, все вышеупомянутые особенности находят соответствующее отражение при выборе лексико-грамматических средств языка.

1.2 Стилеобразующие основы элементов языка официальных документов

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Цель научного сообщения - точное, логическое выражение мысли, и, как правило, основное внимание уделяется проблеме реализации в тексте функции сообщения. При этом выделяются такие стилевые черты делового языка:

- стандартизованность,

- тенденция к унификации при отборе средств,

- клишированность и т.д.

Стиль официальных документов, как и все функциональные стили литературного языка, имеет определенную коммуникативную цель и, соответственно, свою систему взаимосвязанных языковых и стилистических средств. Целью коммуникации в этом типе документов является достижение согласия между двумя участвующими сторонами.

Деловой, или официально-документальный стиль, наряду с научным, публицистическим, или газетным, ораторским и возвышенно-поэтическим относится к группе книжных стилей и характеризуется отсутствием территориальных подразделений, общенародностью и традиционностью по сравнению с разговорной группой. Для синтаксиса и лексики делового стиля характерны разнообразие и точность, а также обдуманность и подготовленность, поскольку обратная связь с адресатом или отсутствует, или ее недостаточно.^[5]

Деловой стиль – это совокупность языковых средств, функция которых – обслуживание сферы официально-деловых отношений, т.е. отношений, возникающих между органами государства, между организациями или внутри них, между организациями и частными лицами в процессе их производственной, хозяйственной, юридической деятельности

Как видно из приведенного определения, оно охватывает довольно широкую сферу и имеет пять следствий:

1. Деловой стиль подразделяется на три подстиля:

1) собственно официально-деловой (канцелярский);

2) юридический (язык законов и указов);

3) дипломатический

2. Соответствие жанра документа определенной официально-деловой ситуации означает, что документ, обслуживая целый тип обстоятельств, имеет стандартизованный характер, т. е. его форма и язык соответствуют единому образцу.

3. Документ имеет юридическую силу, что обусловливает письменную форму его реализации и требует от автора развернутости и полноты изложения.

4. Выражение деловой речи в информативных типах текстов объясняет особенности их стилистического характера, заключающегося в строгом и сдержанном характере изложения и в использовании стилистически нейтральных или книжных элементов.

5. Для деловой речи характерна однозначность, что предполагает использование терминов, профессиональных идиом, а также избегания лично-указательных местоимений «он (она, оно, они)» при наличии в тексте более одного существительного. Обилие синтаксически сложных конструкций (сложноподчиненные предложения с союзами, передающие логические отношения; причастные, деепричастные обороты и вставные конструкции, имеющие характер уточнений в тексте; сложные союзы и предлоги) объясняется требованиями логичности и аргументированности изложения в документах.

Получается, что официально-деловой стиль - это такая разновидность языка, которая обслуживает сферу официальных деловых отношений: отношения между государственной властью и населением, между странами, между предприятиями, организациями, учреждениями, между личностью и обществом.^[6]

Функция делового стиля заключается в том, что он придает изложению характер документа и тем самым переводит отраженные в этом документе различные стороны человеческих отношений в ряд официально-деловых.

Практика показывает, что наиболее общим отличительным признаком официально-делового стиля является намеренно сдержанная, строгая, безлично-объективная тональность, служащая выражению констатирующего и предписывающего характера документов. В официально-деловом стиле высок уровень общения и в то же время конкретизация, так как в текстах отражаются конкретные ситуации, есть указание на конкретных лиц, предметы, даты. Отличительным признаком стиля является также широкое использование стандартных языковых средств выражения.

Целью каждого документа, написанного в официально-деловом стиле, является желание прийти к определенному соглашению в вопросах политики, торговли, предложений услуг и т. п. Любой документ должен обеспечить полную ясность существа вопроса, выразить главные условия, которые обязуются соблюдать обе договаривающиеся стороны.

Глава 2. Лексико-грамматические и стилистические особенности перевода официальных документов

2.1 Лексические особенности текстов официальных документов и способы их передачи

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

В языке официальных документов широко используются термины и профессионализмы в соответствии с тематикой и содержанием служебных документов.

В первую очередь − это термины юридические, дипломатические и бухгалтерские (import, contract, business proposal, demand и т.п)

Характерно, также употребление канцелярских штампов, воспроизводимых лексико-фразеологических единиц, которые соотносятся с часто повторяющимися ситуациями, распространенными понятиями (within reporting period, taking into account, it has been issued to submit…, as discussed…).

В деловой корреспонденции используются имена существительные - названия людей по признаку, обусловленному каким-либо действием или отношением (contractor,designer, customer и т. п.)

Для делового языка весьма характерно использование неологизмов, так называемой специальной лексики special terms и аббревиаций, которыми изобилуют деловые коммуникации.

Под неологизмами принято иметь в виду слова или обороты, возникшие для обозначения нового (прежде неизвестного) предмета или явления или для выражения нового понятия и вошедшие в общелитературный язык. Также к неологизмам относятся слова и выражения, которые еще не получили признания в общелитературном языке.^[7]

Различаются неологизмы двух категорий: новые слова и новые значения, которые появились в «старых» лексических единицах.

Так как деловой мир развивается наиболее интенсивно, неологизмы появляются, прежде всего, и чаще всего в деловой речи. В связи с этим для переводчиков обе категории представляют определенные трудности. Часто такие слова и значения невозможно найти в русско-английских словарях и даже в новейших толковых словарях, поскольку любой словарь отстает в области регистрации новейших слов и значений, по крайней мере, на несколько лет.

Задерживает появление неологизмов в словарях их временное, скоротечное существование в языке.

Таким образом, отличительной чертой неологизмов является их окказиональный характер, то есть их употребление не соответствует стандартному употреблению.

Например, сравнительно недавно в русский язык вошла такая лексическая единица, как дом быта, как учреждение сферы обслуживания. Несмотря на то, что это сочетание употребляется в языке в течение уже нескольких лет, для переводчика оно является сравнительно новым. Как же его следует перевести на английский язык? Для этого надо, прежде всего, уяснить себе, что имеется в виду под сочетанием дом быта.

Оказывается, что это не что иное, как пункт по обслуживанию населения. Следовательно, могут быть предложены, например, такие варианты перевода: a house of public amenities and services, public service establishment, consumer service, communal service и т. д. Наличие целого ряда возможных решений как раз и показывает, что данное выражение все еще сохраняет окказиональный характер и еще не стало нормой.^[8]

Сказанное равным образом относится и к переводу с иностранного языка на родной. Например, в английском языке лишь в последние годы родилось множество неологизмов с элементом in: live-in, eat-in, love-in, lock-in, camp-in, mail-in, sit-in, teach-in, pray-in, talk-in; in-crowd, in-depth, in-company, in-cap, in-jargon, in-language, in-thing, in-word; с префиксами mini- и maxi-: minimarket, miniboom, minicomputer, minicruise, minidose, minisurvey, maxicoat, maxidress, maxilength, maxi-shorts, maxi-order, maxi-taxi и т.д. Найти многие из подобных слов в словарях невозможно, так как они рождаются гораздо быстрее, чем обновляются словари..

Безэквивалентная лексика обнаруживается среди неологизмов, среди слов, называющих специфические понятия и национальные реалии, и среди малоизвестных имен и названий, для которых приходится создавать окказиональные соответствия в процессе перевода. Таковы английские слова conservatrolist, baby-sitter, backlog, etc.

Безэквивалентными грамматическими единицами могут быть как отдельные морфологические формы (герундий) и части речи (артикль), так и синтаксические структуры (абсолютные конструкции).

Наличие безэквивалентных единиц не означает, что их значение не может быть передано в переводе или что они переводятся с меньшей точностью, чем единицы, имеющие прямые соответствия.^[9]

Так, в языке официальных документов особое место занимает экономическая и юридическая терминология, так как это и есть лексика профессионального и делового общения. Некоторые слова и обороты переводчику необходимо просто знать, так как они не имеют прямого перевода.

Так, например:

benefit reduction rate - норма сокращения в льготах

bid price - цена покупателя

blue-sky law - закон «синих небес»

break-even chart - график безубыточности

crowding-in - поддержка инвестиций

crowding-out - вытеснение

сore rate of inflation - сущностный уровень инфляции

contestable market - рынок, способный к конкуренции

contractual vimc - контрактный вертикально интегрированный канал

net export - чистый экспорт

net imports - чистый импорт

net income - чистый доход

net sales - чистый объем продаж

Еще одной важной составляющей лексики делового общения и корреспонденции являются аббревиации. Переводчику достаточно трудно знать их все на память, поэтому необходимо использовать специальную литературу, в которой они приведены.

Приведем некоторые примеры аббревиаций, используемых в бизнес языке:

AGM (annual general meeting) - ежегодное общее собрание акционеров

АМЕХ (American Stock Exchange) - Американская фондовая биржа

BIS (Bank for International Settlements) - Банк международных расчетов

FMS (flexible manufacturing system) - гибкая производственная система

FTC (Federal Trade Commission) - федеральная торговая комиссия

GATT (General Agreement on Tariffs and Trade) - Общее соглашение о тарифах и торговле

I/L (import license) - лицензия на импорт

Передача английского сокращения обычно происходит методом транслитерации:

FOB (Free on Board) – ФОБ.

Передача английского сокращения методом транскрипции:

EAGLE (Elevation Angle Guidance Landing Equipment) – глиссадный посадочный радиомаяк "Игл" с управлением по углу места.

Очевидно, что в данном случае передается не буквенный состав английского сокращения, а его произношение, совпадающее по звучанию по звучанию со значащим словом eagle..

Переводчику важно знать типичную, стандартную бизнес лексику, обозначающую реалии англо-американской деловой жизни.

Например,

- splash headline (а не big headline); яркое рекламное объявление - (на суперобложке) blurb (а не bright ad);

- поместить статью на незаметном месте to bury a story (а не to place an item on the back);

Переводчик должен постоянно следить за всеми новыми тенденциями в языке. Так, для передачи понятия «комплексный» в последнее время все чаще употребляется слово package, а не complex: комплексная сделка package deal; комплексная туристская поездка package tour и др.

При переводе на английский язык необходимо, в частности, учитывать и особенность контекста. Тот или иной термин, пригодный для одной ситуации, может совсем не подходить для другой.

Знание соответствующей английской терминологии столь же необходимо, как и знание английских эквивалентов для русских слов-реалий в деловом общении.

2.2 Стилистические особенности перевода деловой документации

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Анализ показывает, что в процессе передачи информации адресату, адресанты стремятся подчеркнуть свою точку зрения, свои права на идею, выраженную в письме, обозначая себя местоимениями «I» или «we». Другие же, наоборот, не хотят авторства, отстраняются от него и всячески маскируются, употребляя местоимение «it» как субъекта в предложениях.

Необходимо отметить, что в деловой корреспонденции встречаются притяжательные местоимения (our, your, my), однако они не обладают семантической самостоятельностью при обозначении коммуникантов.

Как правило, они сопутствуют личным местоимениям, определяющим собственно способ обозначения коммуникантов.

If you (традиционный –You-attitude) are interested in this idea, I will put together an estimate of the set-up cost for you. For your (местоимение обычно сопутствует –you-attitude)information, since the bank’s book depreciation system is in very good shape, I would anticipate our (присутствует при замене местоимения I местоимением we и подчеркивает его объединяющее значение) set-up time on this account to be less than what we have encountered in setting up other clients.

При анализе текущей деловой переписки компании были выявлены общие лексические характеристики делового дискурса:

1. Частое употребление канцелярских штампов - воспроизводимых лексико-фразеологических единицами, которые соотносятся с распространенными понятиями, такими как, With reference to your request, yours faithfully, we acknowledge receipt of your letter No.04-03-6/361, appreciate your cooperation and assistance и т.д. - Со ссылкой на ваш запрос, искренне ваш, мы подтверждаем получение вашего письма No.04-03-6/361, высоко ценим ваше сотрудничество и помощь.

2. Использование слов-наименований лиц по действию, состоянию; название лиц по профессии и социальному положению. Например,

Dear Mr. Hoffman, Dear Sir, Dear Mr. Patrick, Employees, workers, Construction Engineering Manager, Project Manager. - Дорогой г. Хоффман, Уважаемый господин, Дорогой г. Патрик, Служащие, рабочие, Главный инженер, Проектный Менеджер.^[10]

3. Введение специальной терминологии, не имеющей синонимов в общеупотребительной лексике, таких как,

The bank uses a local CPA, OH&S (Occupational Health and Safety), SOW (Scope of Work), financial costs и другие.

4. Преобладание имен существительных. Например,

A further visual inspection was carried out on the building roof trusses and cross members using the 32/5 ton crane beam…. Please advise if your specialists would like to take part in this inspection once the crane is available (11 существительных).

This is to confirm our agreement to have all priority project payments progressed through accounts for prompt payments… As discussed, our pending movement of priority cargo by charter aircraft is wholly dependent on having the materials paid for and free to be collected by our charter operator (12 существительных).

5. Использование отглагольных существительных – payment, fulfilment, cooperation, assistance, operator и другие.

6. Большинство форм глагола выступают в значении долженствования – to meet the target, to confirm, to advise, to proceed и другие.^[11]

7. Употребление преимущественно форм настоящего времени глагола в значении предписания или долженствования, а также форм глагола со значением констатации, например:

You have a contract with a completion date for the 10th August and a penalty clause if you do not achieve completion of the crushing plant by then. If it is thought that you have nottaken all efforts to achieve this, then these penalties will be enforced. Furthermore this will jeopardise your involvement in any future jobs for the X Project and Y Operations in general. Isuggest that you instruct your workers to take a more positive attitude so we can complete this contract ASAP. - Вы имеете контракт с датой завершения на 10-ое августа и пунктом штрафа, в случае если Вы не достигнете завершения строительства дробильной фабрики к тому времени. Представляется, что Вы не предприняли все усилия чтобы достигнуть этого, в таком случае эти штрафы будут предписаны. Кроме того это подвергнет опасности ваше участие в любых будущих видах деятельности на «Экс Проджект» и «Уай Оперэйшинс» в частности. Я предлагаю, чтобы Вы инструктировали ваших рабочих с целью предпочесть более положительное отношение, для того, чтобы мы могли закончить этот контракт как можно скорее.

8. Широкое распространение сложных отыменных предлогов, таких как,

Owing to, due to, regarding, concerning, in accordance with - Вследствие, из-за, относительно, относительно, в соответствии с и др.

Анализ указывает на тот факт, что выявлены лексико-стилистические языковые средства в деловых текстах служат средством для выражения смысла в том или ином конкретном высказывании, которое в свою очередь, зависит от элементов дискурса, т.е. от социального статуса коммуникантов и типа дискурса.^[12]

Создавая текст перевода, автор должен стремиться передать определенное стилистическое содержание, выдерживая при этом в переводе определенную тональность (этикетную стратегию). При отсутствии абсолютных соответствий, необходимо использовать преимущественно лексико-грамматические средства этикетного блока русского языка (замены, опущения, добавления, перестановки).

2.3 Грамматичекие особенности перевода официальных документов

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

В русском языке, по сравнению с английским, отсутствуют такие грамматические категории, как артикль или герундий, а также инфинитивные и причастные комплексы и абсолютная номинативная конструкция.

Частичное совпадение или несовпадение в значении и употреблении соответствующих форм и конструкций также требует грамматических трансформаций.

Основные типы грамматических трансформаций включают:

– синтаксическое уподобление (дословный перевод);

– членение предложения;

– объединение предложений;

– грамматические перестановки и замены, обусловленные частичным несовпадением категории числа, форм пассивных конструкций, инфинитива и причастия, некоторыми различиями в выражении модальности и т.п

В русском языке отсутствуют инфинитивные комплексы, которые так распространены в английском языке. Рассмотрим, например, перевод инфинитивного комплекса с предлогом for: ″Your proposal is reasonable enough for the board to consider it in a meeting″ (Ваше предложение достаточно рационально, чтобы его рассмотрел совет на своем заседании).

Ввиду отсутствия такой грамматической конструкции, как for+N+Infinitive в русском языке, мы опустили предлог for, при этом инфинитив to consider принял форму сказуемого придаточного предложения цели «чтобы рассмотрел», а стоящее перед ним существительное the board – подлежащего «…чтобы его рассмотрел совет…»

Что касается страдательного залога, данная грамматическая категория присутствует в официальных документах при необходимости подчеркнуть факт совершения действия, а также для придания тексту документа тона нейтральности и объективности. Например, ″Each company driver will not be limited in the personal use he can make of the vehicle on his own time″ (Каждый сотрудник компании сможет пользоваться автомобилем в личных целях в удобное для него время). Нужно отметить, что по ряду причин предложения с глаголом-сказуемым в страдательном залоге (пассивной форме) представляют существенные трудности при переводе на русский язык.^[13]

В английском языке для официального стиля также характерна инверсия. Чаще всего она встречается в придаточных предложениях условия и сравнения с ограниченным числом глаголов движения или используется для обособления наречий, особенно негативных. В таких предложениях в обратном порядке стоят части составного глагольного сказуемого. Подлежащее в простых предложениях с инверсией обязательно выражено существительным. Например, ″Should we receive the payment on time, we would definitely meet the deadline of consignment delivery″ (Если бы мы получили оплату вовремя, мы бы обязательно доставили товар в срок).

В результате переводческого анализа деловой корреспонденции было выявлено, что в большинстве случаев при переводе с английского языка на русский русское предложение не накладывается на английское, не совпадает с ним по своей структуре. Часто структура русского предложения в переводе полностью отличается от структуры английского предложения, в нем другой порядок слов, другое следование частей предложения, часто другой порядок расположения самих предложений – главного, придаточного и вводного. В ряде случаев части речи, которыми выражены члены английского предложения, передаются соответственно другими частями речи. Все это объясняет широкое использование грамматических трансформаций при переводе.

Заключение

Таким образом, деловая речь есть, по существу, совокупность стандартов письменной речи, необходимых в официально-деловых отношениях. Эти стандарты включают в себя как формы документации (набор, последовательность и расположение реквизитов), так и соответствующие им способы речевого изложения. Высокая регламентированность официально-деловой речи находит свое подтверждение не только в обязательных требованиях к построению и составлению документов, но и в возможности нормализации – внесения изменений в правила построения и составления документов в процессе их унификации. Это касается обеих сторон документа – его формы и его языка.

В настоящее время текстовые и языковые нормы деловой речи испытывают давление со стороны все шире развивающегося способа составления, хранения и передачи документов при помощи электронно-вычислительной техники.

Итак, создавая текст перевода, автор должен стремиться передать определенное стилистическое содержание, выдерживая при этом в переводе определенную тональность (этикетную стратегию). При отсутствии абсолютных соответствий, необходимо использовать преимущественно лексико-грамматические средства этикетного блока русского языка (замены, опущения, добавления, перестановки).

Список использованной литературы и источников

1. Баранов А.Н., Крейдлин Е.Г. Стилистика современного английского языка // ВЯ, № 2. 2015. с.84-99.
2. Бархударов Л.С. Текст как единица языка и единица перевода// Лингвистика текста: Материалы научной конференции. -М., 2013. с.40-41.
3. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013.
4. Бахтин М.М. Азы английского сленга и деловой переписки. М, 2014.
5. Бенвенист Э. Общая лингвистика. – М.: Прогресс, 2013. – 448 с.
6. Берзон В.Е. Сверхфразовые связи в английском языке. Хабаровск, 2015.
7. Билоус Л.С. Прагмалингвистические аспекты письменного делового общения / Автореф. дисс. канд. фил.н. СПб., 2013.
8. Дейк Т.А. ван, Кинч В. Стратегии понимания связного текста// Новое в зарубежной лингвистике, Вып.23. Когнитивные аспекты языка. -М, 2014. с.153-211.
9. Домашнев А.И., Шишкина И.П., Гончарова EJL Интерпретация художественного текста. М., 2015.
10. Зеленщиков A.B. Проблемы связности текста// Спорные вопросы английской грамматики. -Л.: Изд.-во ЛГУ, 2014. с.153-167.
11. Зильберман JI. M. Лингвистика текста и обучение чтению английской научной литературы. М., 2014.
12. Змиевская Н.А. Лингвостилистические особенности дистанционного повтора и его роль в организации текста (на материале английской и американской прозы)/ Автореф. дисс. канд. фштал.н.-М., 2015.
13. Кубрякова Е.С. О тексте и критериях его определения// Текст. Структура и семашика. Т. 1.-М., 2014.-с. 72-81.
14. Ланчиков В.К. К вопросу об аллитерации в английской прозе// Тетради переводчика. Вып. 25. - М, 2015. -С.111-122.
15. Латышев Л.К. Курс перевода: эквивалентность перевода и способы ее достижения.-М, 2012.
16. Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания.-М., 2014.
17. Логман Ю.М. О разграничении лингвистического и литературоведческого понятия сгруюуры/ ВЯ. 2013. №3. с.44-52.

Приложение 1

Приложение 2

1. Дейк Т.А. ван, Кинч В. Стратегии понимания связного текста// Новое в зарубежной лингвистике, Вып.23. Когнитивные аспекты языка. -М, 2014. С. 109. ↑

2. Логман Ю.М. О разграничении лингвистического и литературоведческого понятия сгруюуры/ ВЯ. 2013. №3. С. 315. ↑

3. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

4. Кубрякова Е.С. О тексте и критериях его определения// Текст. Структура и семашика. Т. 1.-М., 2014. С. 213. ↑

5. Кубрякова Е.С. О тексте и критериях его определения// Текст. Структура и семашика. Т. 1.-М., 2014. С. 213. ↑

6. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

7. Билоус Л.С. Текстообразующая роль метафоры (на материале американской научно-фантастической литературы)/ Автореф. дисс. канд. фил.н. СПб., 2013. С. 276. ↑

8. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

9. Кубрякова Е.С. О тексте и критериях его определения// Текст. Структура и семашика. Т. 1.-М., 2014. С. 213. ↑

10. Дейк Т.А. ван, Кинч В. Стратегии понимания связного текста// Новое в зарубежной лингвистике, Вып.23. Когнитивные аспекты языка. -М, 2014. С. 109. ↑

11. Бархударов Л.С. Язык и перевод. М., 2013. С.109. ↑

12. Билоус Л.С. Текстообразующая роль метафоры (на материале американской научно-фантастической литературы)/ Автореф. дисс. канд. фил.н. СПб., 2013. С. 276. ↑

13. Дейк Т.А. ван, Кинч В. Стратегии понимания связного текста// Новое в зарубежной лингвистике, Вып.23. Когнитивные аспекты языка. -М, 2014. С. 109. ↑