Элементы понятия и признаки государства.

Содержание:

ВВЕДЕНИЕ

Применительно к принятой логике изложения - сначала теории государства и затем теории права, речь идет лишь о прагматическом выборе. Во-первых, исследование теории государства, на наш взгляд, представляет меньше концептуальных трудностей, чем изучение теории права. Если по поводу существенных элементов понятия государства существует более или менее общее согласие исследователей, то применительно к понятию права такого согласия нет. Как говорил Кант более двух веков назад, юристы до сих пор ищут свое определение права — в этом отношении мало что изменилось с того времени в юридической науке. Во-вторых, право кажется более обширным явлением, чем государство. Есть те правопорядку которые, как кажется, напрямую с государством не связаны (каноническое, обычное, корпоративное право), но найти в истории государство, которое никак не было бы связано с правом (хотя бы в вопросе образования органов власти и распределения между ними компетенции), очень затруднительно, хотя гипотетически мы можем предположить и такое государство. Равным образом, известно множество обществ, в которых нет государства (к примеру, первобытные народы), но в которых существует та или иная разновидность права (нормативно-правового регулирования): например, обычное право.

Другой вопрос, который неизбежно возникает при исследовании происхождения государства — что мы понимаем под государством, процесс возникновения какого явления мы разбираем. Можно утверждать, что вопросу о сущности и формах государства должен логически предшествовать вопрос об определении государства. В этом смысле мы сможем воспользоваться преимуществами генетического метода (рассмотрение явлений с точки зрения их происхождения) и попробовать прийти к дефиниции государства индуктивным путем, а не выводить из абстрактно сконструированного понятия государства все последующие выводы касательно теории государства.

В качестве рабочего определения, на котором будут строится дальнейшие рассуждения, мы возьмем несколько упрощенное определение немецкого социолога Макса Вебера (1864—1920) и будем предварительно понимать под государством такую политическую структуру, которая выделена из общества, упорядочивает его, осуществляет над ним контроль с помощью юридических средств и состоит из лиц, для которых исполнение политических функций (функций по управлению обществом) является основным занятием. Таким образом, вопрос о происхождении государства будет вопросом о том, как возникла подобная политическая структура и как она обрела обособленность от общества и получила над ним контроль. Существует несколько различных теорий, каждая из которых раскрывает основные аксиоматические положения, лежащие в основе вариантов понимания сущности государства и соответствующих им идеологических доктрин. Изучение этих теорий нам представляется центральным моментом в исследовании понятия и механизма государства, поскольку дает несколько разных перспектив и позволяет получить разноплановые ответы на эти основные вопросы государствоведения

Настоящее исследование предпринято в целях определения понятия и признаков государства.

Объектом работы являются общественные отношения, которые, в свою очередь, строятся на различных теориях о понятии и принципах государства.

В качестве предмета исследования выступают сущностные качества по поводу существенных элементов понятия государства.

Основными задачами исследования, в соответствии с поставленной выше целью, являются изучение понятийного аппарата основных вопросов при исследовании дефиниции государства.

Для достижения цели исследования решались следующие вопросы:

- раскрыть проблему исторических предпосылок государства;

- исследование понятия и признаков государства.

В процессе работы использованы современные положения теории познания общественных процессов и явлений.

Теоретическую базу исследования составили труды отечественных цивилистов: А. П. Альбов, М. В. Антонов, В. С. Бялт, Я. В. Бакарджиев, Р. А. Ромашов, Е. Н. Селютина, А. С. Пиголкин, Л. И. Петражицкий, А. Н. Головистикова, Ю. А. Дмитриев, Н. М. Коркунов, С. А. Комаров, П.В. Крашенинников, С. А. Муромцев, Л. И. Петражицкий, В. Д. Перевалов, В. Н. Протасов и других авторов. Учебники вышеперечисленных авторов имеют Гриф УМО, изданы Издательством Юрайт в 2018-2019 годах. Режим доступа : www.biblio-online.ru/book/

1. Элементы понятия «государство»

1.1. О пределах и функциях государства

Обычно государство определяется как территориальный союз, пишет С. А. Авакьян, [2] т.е. система властных органов, обладающая контролем над определенной территорией, и является государством. В общем и целом, это, действительно, хорошее рабочее определение. Но неправильные обобщения могут привести к ошибкам. Властные процессы организуются и осуществляются и в первобытных общинах и племенах, которые, как правило, осуществляют контроль над некоей территорией, но которые обычно не называют государствами по причине отсутствия того нормативного критерия, который был назван выше (общезначимые предписания, легитимирующие власть и определяющие порядок ее осуществления). Господство над неким пространством можно найти не только в первобытных обществах, но и в стаях животных. Кажется, что двух этих признаков (территория и власть над ней и над проживающими на ней лицами) недостаточно.

Стоит отметить, что, с одной стороны, наличие фиксированных границ государств есть изобретение позднейшей истории, тогда как в древности и Средневековье контроль осуществлялся по личному признаку — над народами, племенами, лицами, независимо от их места знаку — над народами, племенами, лицами, независимо от их места нахождения в тот или иной момент времени, — и поэтому границы были преимущественно аморфными [6 с. 36]. Между тем Я. В. Бакарджиев, Р. А. Ромашов, В. А. Рыбаков справедливо обращают внимание, что [4 с. 42] с другой стороны, в истории были союзы, которые обладали всеми признаками государств, но не имели четко закрепленной за ними территории (к примеру, империя Чингисхана (1162—1227)). Можно также вспомнить об истории отряда греческих наемников под предводительством Ксенофонта (430—354 гг. до н.э.), которые служили персидскому принцу Киру Младшему (423— 401 гг. до н.э.), а после его смерти кочевали по разным территориям, образуя постоянные органы власти, создавая правила поведения и обнаруживая иные признаки, свойственные греческому городу-государству. Другой пример: кочующие по синайской пустыне древние евреи под предводительством Моисея [28 с. 116].

Тем менее убедительными оказываются иные факультативные признаки государства, пишет М. В. Антонов, [3 с. 86]: наличие судов, армии, полиции, налогов и сборов, признание со стороны других государств и т.п. Такие признаки присутствуют в одних исторических примерах, но в других случаях (например, применительно к средневековым государствам Европы) мы данных признаков не находим — большая часть таких функций в средневековых государствах осуществляется местными общинами, купеческими и ремесленными гильдиями, церковью и проч. Этими признаками мы будем пользоваться ниже при характеристике вопроса о функциях государств. В значительной степени они свойственны для современных государств. Для исторических обществ эти признаки не являются обязательными и ничего не дают для уточнения уже данной рабочей дефиниции государства как системы власти, организованной по территориальному признаку и обладающей нормативной основой [6 с. 36].

Следует не расширять, а, наоборот, сужать границы, входящих в данную дефиницию понятий. Выделяемые в теории признаки государства не являются безусловными критериями, их корректность зависит от определения их содержания применительно к отдельным обществам. Так, нельзя не признать, что обозначение территориальных границ своего политического господства — это тот признак, который мы находим практически во всех известных случаях существования государств. Вместе с тем территория есть важный, хотя и второстепенный признак государства — господство над территорией всегда есть власть над лицами и в качестве высшей власти не требует четкого обозначения границ этой территории. Исторически границы власти государства нередко проводились по ареалам проживания подвластных племен и народностей, считает Н. М. Коркунов [8 с. 53].

Ключевым элементом для определения государства все же является власть как способность подчинять поведение других людей, пишет П.В. Крашенинников, [9]. Но не всякая власть характеризует государственное господство. Есть власть экономическая, социальная, культурная, семейная и проч. — наличие такой власти не является отличительным признаком государства, несмотря на имеющиеся сходства. Но перед тем, как приступить к рассмотрению признаков государственной власти, скажем несколько слов о функциях государства, через которые исследователи нередко пытаются определить сущность государства.

Если государственная власть претендует на управление общими делами, то за ней можно предположить стремление устанавливать и общие параметры социального взаимодействия, интегрировать общество, организовывать перераспределение благ, определять общие цели развития. Применительно к этим основным задачам государственной власти обычно используется термин «функции». Этот термин может иметь различные значения: его можно понимать, как зависимость одной переменной величины от другой (так считал немецкий философ XVII—XVIII вв. Лейбниц), либо как внешнее проявление свойств, позволяющее выявить социальную сущность явления (определение немецкого правоведа Георга Еллинека (1851—1911)) [28 с. 116].

Функции, фактически выполняемые или нормативно вменяемые (т.е. то, что государство обязано делать согласно своей конституции) государственной власти в том или ином обществе, являются одним из ключевых признаков того, что мы имеем дело именно с государством. Причем эти функции относительно схожи в разных обществах, хотя мы не можем назвать их универсальными. На вопрос о функциях государства можно смотреть с фактической и нормативной точек зрения. С точки зрения фактов, достаточно часто встречаются ситуации, когда государству не свойственна та или иная из названных функций, так что в одних государствах некая функция может не принадлежать государству, хотя в соседнем государстве дела могут обстоять иначе [6 с. 38]. Например, некоторые государства не имеют армии и, следовательно, не осуществляют военную функцию (оборону страны) — эту функцию могут нести иностранные государства или же она может поручаться негосударственным военизированным структурам.

С нормативной точки зрения, — т.е. если говорить о требованиях к тому, что должны делать государства — список функций варьируется от одного автора к другому, от одной политической идеологии к другой, от одной конституции к другой. Так, С. А. Муромцев пишет, [10 с. 45] в перспективе либеральной идеологии мы можем исходить из минимального набора функций, предложенного шотландским экономистом XVIII в. Адамом Смитом (1723—1790). Этот мыслитель исходил из того, что общество способно к самоорганизации, что государству лучше сохранять систему естественной свободы везде, где это возможно, и не вмешиваться в естественный ход вещей. Это требование выражено Смитом через аллегорию «невидимой руки рынка»: если государство воздержится от вмешательства в экономику, то рыночные механизмы устроят все сами наилучшим образом — путем действия закона спроса и предложения и других экономических законов. Для Смита государство должно действовать как «ночной сторож», т.е. следить за тем, чтобы люди не нападали друг на друга и не покушались на чужую собственность, а также выполнять те работы, от которых отказываются другие люди. Иными словами, государство призвано к выполнению трех основных функций: ограждение общества от насилия, защита членов общества от несправедливости и содержание общеполезных учреждений — невыгодных частным лицам, но выгодных всему обществу в целом (например, строительство дорог или содержание больниц и школ). Здесь набор функций государства сводится к минимуму.

Между тем . В. Бакарджиев, В. А. Рыбаков, Р. А. Ромашов справедливо обращают внимание, что [5 с. 69] возможны другие экономические подходы. Так, английский экономист XX в. Джон Кейнс (1883—1946) выступал за государственный активизм в хозяйственной сфере. Государство должно регулировать социальную и экономическую жизнь, предотвращая дисбалансы и кризисы: содействовать созданию здоровой и процветающей экономики через дифференциацию налогов, поддержку промышленности и сферы услуг путем размещения госзаказов, через борьбу с картелями и установление правил экономического поведения для рынка. Под влиянием этой идеологии в рамках политики New Deal администрации американского президента Рузвельта не только были приняты новые антимонопольные и иные законы, но и существенно трансформировались подходы в судебной практике.

Таким образом, на этих двух примерах мы видим, что в вопросе о функциях государства могут иметь место значительные расхождения даже у мыслителей, принадлежащих к одному и тому же типу общества и экономики. Не говоря уже о том, что такие функции значительно варьируются в зависимости от типов цивилизаций, исторических эпох, способов ведения хозяйства. Поэтому, признавая ценность исследования проблематики функций государства для изучения конкретных исторических форм государственности, мы не можем признать удачным упоминание о тех или иных функциях, как о существенных признаках понятия государства, и применительно к вопросу об определении государства мы не будем рассматривать вопрос о государственных функциях. Данный вопрос может быть более продуктивно рассмотрен в рамках экономических, социально-философских или политологических дисциплин с учетом соответствующих идеологических представлений о целях государства.

2. Признаки (элементы) государства

Мы рассмотрим три характерных признака, по которым по устоявшейся с XIX в. традиции принято описывать содержание понятия «государство». В течение XX в. глобализация и другие процессы внесли известные изменения в конфигурацию государственности, в некоторой степени ставя под сомнение эти признаки и классическое понимание их содержания. Вместе с тем данные признаки до настоящего времени сохраняют свою значимость и поэтому рассмотрение сущности государства мы будем строить на основе этой классической схемы. Изучение процессов трансформации государственности и ее основных институтов в современном мире выходит за пределы настоящего издания, хотя, несомненно, представляет огромный интерес.

2.1. Территория

Важным признаком государства, который мы упомянем, является территория. Этот признак, как мы говорили раньше, не является универсальным, поскольку истории известны и государства, не обладавшие определенной территорией, да и сама связь правительства и подданных мыслилась преимущественно по личностному, а не по территориальному принципу. Но в современной теории, Р. Т. Мухаев пишет, [11 с. 69] государство воспринимается, прежде всего, как организация публичной власти на определенной территории. Разумеется, власть как волевое многостороннее отношение есть господство не над территорией, а над людьми, но об этом пойдет речь далее.

При этом нельзя забывать различия между понятием территории и понятием пределов осуществления власти. Так, одни авторы А. П. Альбов, С. В. Николюкин полагают, что [16 с. 48] государство может осуществлять власть и за пределами своей территории: к примеру, преследуя на территории других государств преступников, осуществляя гуманитарные операции и проч., а на его территории могут находиться объекты (посольства, воздушные суда, военные базы и т.п.), которые подчинены власти другого государства и на которые, в силу положений международного права, власть принимающего государства не распространяется. Само понятие территории может служить в качестве способа определения юридических границ тех пределов, в которых может и должна осуществляться суверенная власть государства. Вопрос о фактических пределах и эффективности государственной власти лежит уже в несколько иной плоскости. Власть всегда ограничена некими пределами, которые ей ставит другая власть или же объективные обстоятельства. И в этом плане любое государство связано с определенным пространством, на которое распространяется его политическая власть. Границы фактического господства, как правило, не совпадают с официальными государственными границами: как мы упомянули выше, государство может осуществлять политическое влияние в других государствах, равно как и подвергаться политическому влиянию других государств на свой территории [26 с. 98].

Собственно, считает С. А. Комаров, что [7 с. 81] территория государства в международном праве определяется как сухопутная и водная поверхность, а также воздушное пространство над ним и недра под ним, которые находятся под суверенитетом данного государства. Суверенитет государства над этими объектами устанавливается нормами внутреннего права и признается нормами международного права: совместное действие норм внутреннего и международного права и образует титул (правовое основание) для государственного суверенитета. На практике могут встречаться сложные случаи, когда нормы внутреннего права касательно суверенных прав государства на определенные объекты или территории потенциально вступают в конфликт с нормами международного права. Но этот блок вопросов выходит за пределы теории государства и относится скорее к сфере международного права.

Территория одного государства отделяется от территории другого государства государственными границами. Термин, считает Н. М. Коркунов, [8 с. 53] «граница» начинает употребляться в русской дипломатической практике с XIV в. для обозначения пределов земельной собственности государей. Согласно легальному определению из ст. 1 Закона РФ от 1 апреля 1993 г. № 4730-1 «О государственной границе Российской Федерации», государственная граница — это «линия и проходящая по этой линии вертикальная поверхность, определяющие пределы государственной территории (суши, вод, недр и воздушного пространства) государства, то есть пространственный предел действия государственного суверенитета». На наш взгляд, совершенно очевидно, что граница определяется самим государством, самостоятельно или вместе с сопредельным государством, но в предусмотренном международным правом порядке: через делимитацию — установление линии границы по карте; демаркацию — установление линии государственной границы на местности. Односторонние действия, которые согласно международному праву не порождают юридических последствий (военные акции, оккупация, заявления, установка пограничных знаков и проч.), не приводят к установлению или изменению границ с точки зрения международного права, но могут считаться юридически значимыми в перспективе внутреннего права соответствующего государства [11 с. 69].

Так, одни авторы А. П. Альбов, С. В. Николюкин полагают, что [16 с. 67] иногда государственную территорию определяют, как территорию под юрисдикцией данного государства, что неверно с юридической точки зрения. Юрисдикция переводится с латыни как право суда — это характеристика пределов действия правовых норм государства, что не тождественно пределам осуществления суверенной власти. К примеру, согласно положениям уголовного законодательства, совершенные на территории посольств или воздушных судов преступления расследуются по праву государства, которому принадлежит посольство, к которому приписано воздушное судно. В этом смысле мы говорим об этих объектах, как о территориях под юрисдикцией иностранного государства. Но на территории под юрисдикцией не распространяется суверенитет иностранного государства, оно лишь может осуществлять на таких территориях определенные права с согласия принимающего государства, на государственной территории которого расположен объект (к примеру, открытие посольства только с разрешения другого государства). Юрисдикция государства распространяется также на искусственные острова, установки и сооружения, находящиеся на континентальном шельфе и в исключительной экономической зоне, на международных территориях (к примеру, исследовательские станции в Антарктиде), но государственной территорией они не считаются.

Хотя, как было указано выше, в подобных случаях возможны столкновения международного и внутреннего права.

По мнению А. С. Пиголкина, А. Н. Головистиковой, Ю. А. Дмитриева [18 с. 86] чтобы подчеркнуть качественное различие между этими двумя видами территорий, в теории выделяют такое понятие, как квазитерритории, т.е. объекты, условно приравненные к территории государства (морские и воздушные суда, космические корабли, резиденции дипломатических представительств), но находящиеся на суверенной территории других государств или на международных территориях. Суть таких квазитерриторий (территорий под юрисдикцией) заключается в том, что определенные объекты изъяты из-под действия другого государства, которое распространяет свой суверенитет на ту территорию, на которой находятся такие объекты. Причем, такое изъятие не является абсолютным — если государство отказывается предоставлять иммунитет, к примеру, сотрудникам своих дипломатических миссий, то такие сотрудники будут нести ответственность по общим правилам страны своего пребывания, в которой они допустили нарушение. Нельзя путать территорию (также и квазитерриторию) государства с территориями, земельными участками, которые принадлежат государству на праве собственности, но на территории других государств. Территория в первом смысле — это публично-правовая категория. Принадлежащие государству на праве собственности земельные участки в других государствах в понятие государственной территории не входят и подчиняются режиму, установленному в частном праве принимающей страны. Их правовой статус регулируется нормами суверенной власти государства, на которой они находятся, даже если право собственности принадлежит другому государству.

Согласно ч. 1 ст. 67 Конституции РФ территория России «включает в себя территории ее субъектов, внутренние воды и территориальное море, воздушное пространство над ними». Таким образом, Конституция РФ не рассматривает в качестве государственной территории те пространства, которые находятся под юрисдикцией России (квазитерритории, континентальный шельф и др.). Но этот подход не универсален, и другие государства могут в своих конституциях устанавливать иное содержание понятия «государственная территория». Так, пишет В. Н. Протасов, [22 с. 148] в конституции Филиппин закреплено отнесение к территории этого государства также и тех пространств суши и моря, которые находятся под юрисдикцией Филиппин. По вопросу статуса территорий под юрисдикцией в Конституции РФ указано, что: «Российская Федерация обладает суверенными правами и осуществляет юрисдикцию на континентальном шельфе и в исключительной экономической зоне Российской Федерации в порядке, определяемом федеральным законом и нормами международного права» (ч. 2 ст. 67). Отметим, что в части указания на суверенные права данная формулировка не совсем точна, поскольку суверенитет государства на эти территории не распространяется, государство лишь эксплуатирует их. Впрочем, эта формулировка представляет собой хороший пример смешения понятий территории государства и территории под юрисдикцией государства — в теории есть сторонники и такой точки зрения, а различные варианты ответов на вопрос о том, распространяется ли суверенитет государства на территории под юрисдикции, во многом зависит от ответа на вопрос о сущности суверенитета. Этот вопрос мы рассмотрим ниже.

Нельзя отрицать, пишет М. Сулейменов, [25] что государство, помимо суверенных прав, осуществляет и права верховного собственника пространств, входящих в его территорию. Теория выделяет два титула, т.е. комплекса прав государства по отношению к его территории: (1) публичное право суверенитета, закрепленное в конституции государства, и (2) частное право собственности, которое позитивное право признает за государством (право владеть, пользоваться и распоряжаться теми землями, водами и недрами, которые находятся под суверенитетом государства, равно как и над другими объектами собственности). Поэтому нет ничего удивительного, что, несмотря на публично-правовой принцип неотчуждаемости территории, государство может совершать частноправовые сделки с этой территорией: обменивать, уступать, продавать ее. Например, продать объект недвижимости другому государству для размещения в нем посольства этого государства. В данных случаях объектом сделки выступает не суверенитет, а сами объекты недвижимости (земельные участки, постройки) как вещи [21 с. 63].

Также и принцип неотчуждаемости территории государства, который закреплен во многих международных конвенциях и национальных конституциях, на самом деле означает не абсолютный запрет, писали В. Н. Протасов, Л. И. Петражицкий, [19 с. 48] а лишь указание на недопустимость изменения (отчуждения) государственной территории без согласия самого государства-собственника. Согласно правилам международного права, территория государства и его границы могут быть изменены на основании плебисцита — голосования населения спорной территории об ее государственной принадлежности; цессии — соглашения государств о территориальных уступках на компенсационной основе; отторжения территории в результате некомпенсируемых уступок территории (мирный договор для проигравшей войну страны и проч.). Также теоретически допускается сецессия — выход самоопределяющейся нации из состава государства, писали Е. Н. Селютина, В. А. Холодов, [24 с. 85] но такой выход подчинен многочисленным условиям, содержание которых в международном праве до конца не конкретизировано. При этом, конечно, государство лишается суверенных прав на часть своей территории, но возникает целый комплекс частноправовых вопросов о статусе имущества, ранее принадлежавшего такому государству. Эти вопросы отчасти нашли решение в Венских конвенциях 1978 г.

Государство выступает как верховный собственник земли также и в своем внутреннем правопорядке — ему, по остаточному принципу, принадлежат земли, которые не принадлежат другим лицам, а в некоторых странах земля юридически может принадлежать только государству. Как отмечает Л.Т. Бакулина, [15] например, Китай или Великобритания, где собственность на землю формально принадлежит государству, а физические и юридические лица выступают только в качестве арендаторов. Исторически в монархиях проводилось различие между землями, принадлежащими собственно государству, и землями, которые находились в удельном владении монархов и их семей. Остатки этих различий можно встретить и сегодня: к примеру, расположенный в проливе Ламанш остров Джерси по своему статусу принадлежит королевской семье Великобритании, но формально не входит в состав государственной территории Великобритании. Это позволяет острову иметь свою правовую систему, с чем связан его статус как одного из европейских офшоров. Нужно отличать территорию государства от других понятий, связанных с определением пределов государственной власти, такими как таможенная территория, в которую не входят отдельные участки государственной территории (таможенные зоны, склады и проч.) и которая может быть объединена с таможенными территориями других стран (например, Таможенный союз). Но при этом не считается, что происходит объединение государственных территорий.

Можно выделить два отличительных аспекта, пишет Р. А. Ромашов, [23 с. 112] характеризующих государственную территорию: (1) другая власть не может осуществлять на ней свое господство без согласия на то власти государства, которое обладает суверенными правами на эту территорию (к примеру, размещение посольств, военных баз и проч.); (2) все лица, находящиеся на территории государства, подчинены законам и юрисдикции этого государства; в некоторых случаях государство предоставляет иммунитет некоторым лицам или вещам согласно правилам международного права — но и здесь предварительно другое государство аккредитует дипломатов, вступает в международные договоры с государством пребывания. В этом смысле можно выделить три основных аспекта государственной территории: (1) пространства — территория как предел суверенной власти; (2) компетенции — территория как предел, в которых государство вправе осуществлять свои функции; (3) собственности — территория как имущество, как объект вещного права.

Выделяется несколько видов территорий: (1) государственная территория, т.е. находящаяся под суверенитетом государства; (2) территории негосударственных образований — т.е. те территории, считает В.Ф. Яковлев, [31] где верховенствует такая властная организация, которая по каким-то причинам не может быть названа государством. К примеру, зависимые территории, оккупированные территории, территории непризнанных государств, также самоуправляющиеся территории и территории с неопределившимся статусом (чья государственная принадлежность оспаривается); (3) ничейная территория (res nullium), которая может занята любым государством.

Как отмечает Л.Т. Бакулина, [15] право на территорию у государства может возникать прежде всего на основании международного договора. Если речь идет (точнее, шла ранее) о географических открытиях, то тут было применимо право эффективной оккупации. Право на территорию возникает при открытии и занятии ничейной земли, если такие действия сопровождались фактическим освоением и публичным заявлением в адрес других государств. В настоящее время такая практика сохраняется на вновь открытые участки суши, а также на созданные искусственно, либо в результате природных процессов участки суши; (4) международная или общая территория (res communis), которая принадлежит всем и не может быть присвоена каким-либо одним государством. К таким территориям относятся (а) открытое море, воздушное пространство над ним, дно и недра; (б) Антарктика и Арктика; (в) космическое пространство. Для этих территорий действует режим открытости использования и исследования (коммерческое использование с разрешения комиссии ООН), равенства прав всех государств. Статус таких территорий может быть изменен согласно правилам международного права, например, в результате заключения международного договора, пишет Ю. Г. Арзамасов, [12 c. 39].

На наш взгляд, совершенно очевидно, что территориальный состав российского государства согласно Конституции РФ характеризуют следующие элементы: (1) участки суши, водоемы, недра и воздушное пространство, находящиеся под суверенитетом России в пределах ее государственных границ; (2) внутреннее море — открытые водоемы, заливы, берега которых принадлежат государству, при условии, что ширина таких заливов не превышает 24 морских мили; (3) территориальное море — до 12 морских миль от наиболее выступающего участка суши, включая молы, причалы и прочие подобные объекты, а также дно моря и недра, находящиеся под поверхностью такого моря. Здесь действует специальный режим — хоть такое море и считается государственной территорией, но суда других государств имеют право на мирный проход, юрисдикция (включая право досмотра) на такие суда не распространяется; (4) исключительная экономическая зона не считается государственной территорией, у государства только исключительное право на промысел и освоение; (5) континентальный шельф — продолжение по дну моря шельфа и недр до 200 морских миль, в особых случаях до 350 миль с разрешения комиссии ООН, не глубже 200 метров или в продолжение участка недр. Право на континентальный шельф не зависит от факта освоения. Если, к примеру, на таком шельфе государство ставит платформу, то она считается территорией под юрисдикцией, но не становится территорией государства; (5) прилегающая зона — сфера контроля на морском пространстве за соблюдением правил — до 24 морских миль. Эта зона остается территорией открытого моря, но прибрежное государство имеет особые права на контроль.

Как и все основополагающие характеристики государства, пишет И. Ю. Носков, [13 с. 94] вопросы государственной территории решаются с точки зрения тех основных норм, которые определяют легитимность и порядок осуществления государственной власти. В известном смысле, эти нормы можно назвать конституционными, имея в виду, что, наряду с официальной писаной конституцией или вместо нее, в государстве имеется материальная конституция (конституционные обычаи, законы, прецеденты и т.п.). Основные нормы разных государств могут содержать противоречивые положения о государственной принадлежности отдельных территорий, что приводило и до настоящего времени приводит к межгосударственным конфликтам. Проблематика таких конфликтов, обоснование взаимных территориальных притязаний государств и возможные способы разрешения таких притязаний — это предмет других юридических наук: международного права и конституционного права.

2.2. Население

Государство как политический институт общества не существует в вакууме, в отрыве от тех лиц, которые осуществляют государственную власть или подчиняются ей. Существование государства не означает то, что в реальности наличествует и действует некий субъект, пишет В. К. Бабаев, [28 с. 119] называемый государством. Хотя в обыденной речи мы можем допускать высказывания, в которых государство выступает в качестве действующего лица, но строго говоря мы лишь приписываем действия или бездействия некоторых лиц государству. Например, говоря о том, что государство проводит плохую экономическую политику или делает безответственные шаги в области внешней политики, мы имеем в виду соответствующие органы (министерство, парламент и т.п.) и лиц, составляющих эти органы применительно к тому моменту времени, о котором повествуют такие высказывания. Соответственно, объектом нашей критики будут должностные лица соответствующих государственных органов, которые проводят неправильную политику или принимают плохие решения. За исключением некоторых ситуаций сугубо философского анализа государства как особого порядка политического управления (например, критика анархистами государства как такового), в значительной части наших дискуссий мы по умолчанию ассоциируем государство с лицами, осуществляющими государственную власть [8 с. 83].

Между тем . В. Бакарджиев, В. А. Рыбаков, Р. А. Ромашов справедливо обращают внимание, что [5 с. 79] другим объектом, с которым мы можем связать действия, приписываемые государству, может являться то лицо или те лица, которым в данном правопорядке принадлежит верховная государственная власть. Применительно к абсолютной монархии французский король Людовик XIV выразил эту идею в изречении «государство — это я», имея в виду, что король является обладателем высшей власти в государстве или, иными словами, носителем суверенитета. Еще одним объектом может стать парламент, которому в правопорядке может приписываться верховная власть и право принимать решения в последней инстанции — в этом смысле британские юристы говорят о «суверенитете парламента». Можно ассоциировать государство и его деятельность с народом как носителем суверенитета. В этом широком смысле принимаемые государственными органами решения можно приписывать народу, а сами эти органы рассматривать как представителей народа. Такие схемы нередко используются в политических дискурсах государств, которые по своей конституции являются демократическими. Такое же правило косвенно закрепляет и ст. 3 Конституции РФ, объявляя народ носителем суверенитета.

Эти дискурсы имеют под собой глубокое философское основание. Государство, считает С. А. Комаров, что [7 с. 81] как и любой другой социальный институт, есть структура взаимосвязей между лицами, поэтому население, проживающее на (точнее, относящееся к) территории государства, является необходимым условием существования государства. Именно при самоидентификации группы людей на некоей территории в качестве государства чаще всего говорят о том, что на этой территории возникло государство. Эта самоидентификация (отождествление людьми себя самих с населением, принадлежащим некоему политическому союзу) является первым практическим шагом в процессе возникновения государства. Далее мы изучим, что же означает на первый взгляд простая категория «население».

Под этой категорией обычно понимаются люди, принадлежащие к государственному союзу, находящиеся под его защитой, и относящиеся — по принципу гражданства или по иному принципу — к его территории. Иногда используется оборот «люди, находящиеся под суверенитетом», что не корректно в наши дни, поскольку в большинстве правопорядков, включая международный правопорядок, личность не считается объектом суверенных или каких-либо иных прав. Такое отношение принадлежности может строиться на разных правовых основаниях. Одним из этих оснований является гражданство, понимаемое как устойчивая связь между личностью и государством, выражаемая в совокупности взаимных прав и обязанностей (ст. 3 Федерального закона от 31 мая 2002 г. № 62-ФЗ «О гражданстве Российской Федерации»). В юридической перспективе связь государства с населением может наиболее полно быть выражена именно через категорию гражданства, считает Н. М. Коркунов, [8 с. 53] поэтому далее мы остановимся на характеристике этой категории.

Одним из первых в научный оборот понятие «гражданин» ввел Аристотель. Для древнегреческого философа представлялось естественным распространение прав гражданства только на тех лиц, которые участвовали в народном собрании и суде (на «самостоятельных и разумных лиц»). Все остальные гражданами не являлись, а совокупность граждан собственно и означала полис — проявляется идея личной, а не территориальной принадлежности лица к государству. В Древней Греции общество было элитарно — к примеру, из около 30 тыс. населения Спарты только 5 тыс. были гражданами, примерно такое же соотношение встречается в других полисах. Для древности также было свойственно различие между разными категориями граждан. По мнению А. С. Пиголкина, А. Н. Головистиковой, Ю. А. Дмитриева это [18 с. 86] в римском праве разделялись лица, родившиеся гражданами, и лица, ставшие гражданами после рождения; разделялись полноправные граждане и граждане, которые имели урезанные права. В реалиях античной цивилизации гражданство понималось именно как способность и право лица участвовать в общих делах государства. Поэтому же критерию определялась и государственная принадлежность человека: в каком полисе он обладает правами и может требовать защиты. В других полисах такой человек считался неравноправным с гражданами таких полисов, хотя сохранял статус свободного человека (например, метеки в Древних Афинах).

В Римской империи подход к государственной принадлежности начинает меняться, основным критерием гражданства становится не участие в политических делах общества, а подчиненность государству, осуществляющему свою власть на данной территории. Особенно четко этот подход проявился в эпоху поздней Империи. В Новое время в Европе эта концепция гражданства закрепляется в политическом обиходе, но в ее основу кладутся новые принципы единства всех граждан и их равноправия между собой. Возникает незнакомое Средневековью деление между личностью как социально-биологическим существом и гражданином как лицом, обладающим правами и обязанностями по отношению к своему государству. Это деление характеризовалось также дуализмом личных прав: их разделением на права человека и права гражданина — данная идея отчетливо отразилась во французской Декларации прав человека и гражданина (принята Национальным учредительным собранием Франции 26 августа 1789 г.). Отметим, что гражданство понималось в этой Декларации преимущественно на древнегреческий манер, как способность и право участия людей в государственных делах, пишет В. К. Бабаев, [28 с. 116].

В течение длительного времени в европейской правовой науке существовало деление между гражданами и подданными по критерию, предложенному еще Руссо: граждане — это те, кто участвует в осуществлении государственной власти; подданные — это те, кто просто подчиняется этой власти. Данное деление по-разному модифицировалось в последующих теориях: другим распространенным вариантом являлось отнесение к числу граждан тех, кто имеет и может выдвигать права к государству, а к числу подданных — тех, кто имеет только обязательства перед государством. В государствоведении начала XX в. данное различие было положено в основу деления граждан на активных и пассивных. Это деление прослеживалось в европейских странах вплоть до середины XX в., хотя принцип равенства гражданства был закреплен еще в Гаагской конвенции 1930 г. Так, в немецком законе «О гражданине Рейха» от 15 сентября 1935 г. было проведено деление между имперскими гражданами и подданными (всеми остальными лицами, относящимися к германскому государству). До настоящего времени в некоторых странах остается дифференциация гражданства (подданства) в зависимости от статуса лица и принадлежащих ему прав (например, в Великобритании есть более десяти разновидностей подданства, предполагающих различный объем политических прав), пишет Н. М. Коркунов [8 с. 53].

К рассмотрению этой правовой категории можно подходить с разных исторических точек зрения. Р. Т. Мухаев пишет, что [11 с. 69] можно считать гражданством любую правовую связь между лицом и политически оформленным обществом, к которому он принадлежит. В таком случае можно сказать, что римские гражданские общины или догосударственные политические союзы также имели институт гражданства. Другой подход заключается в признании возможности гражданства только за лицами, которые принадлежат к некоему государству. Еще один вариант — рассматривать гражданство как особый правовой институт новоевропейской истории. Каждый из этих подходов имеет свои резоны; в современной теории государства о гражданстве говорится для характеристики принадлежности личности именно к государству, хотя в политической философии принято говорить о гражданском обществе в контексте противопоставления союза самостоятельных и самоуправляющихся именно государству, подчеркивая, что гражданское общество (стало быть, и граждане) предшествует государству и не зависит от него. Далее мы вернемся к рассмотрению гражданского общества.

Гражданству можно дать разные определения. Так, в словаре В. И. Даля гражданин определяется как член общины или народа, состоящего под общим управлением государства. В словаре С. И. Ожегова в качестве гражданина рассматривается лицо, принадлежащее к постоянному населению государства, пользующееся его защитой и наделенное совокупностью прав и обязанностей. В этих определениях гражданство отождествляется с принадлежностью к населению — рассматриваемая категория характеризует принадлежность лица к государству, что, в принципе, правильно. Как мы знаем, далеко не все индивиды, относящиеся к населению государства, обладают гражданством.

Поэтому в этом аспекте мы можем выделять политическую (принадлежность к населению, находящемуся под государственной властью) и юридическую (взаимные права и обязанности государства и гражданина) стороны понятия гражданства. Как мы видели, российский закон о гражданстве воспринял концепцию гражданства как устойчивой правовой связи между государством и личностью, присоединив к этой характеристике также определение гражданства через совокупность взаимных прав и обязанностей.

Если определять государство как правовую организацию власти, пишет С. А. Авакьян, [2] то любое отношение между лицом и государством можно конструировать как правовое. В правовой связи с государством состоят и лица без гражданства, и иностранцы, и другие категории лиц, не обладающие гражданством данного государства, но постоянно проживающие на его территории. С учетом того, что любая правовая связь (правоотношение) выражается во взаимных правах и обязанностях, то легальное определение гражданства оказывается слишком широким применительно к описанию данного института в российском законодательстве. По сути, гражданство в этом смысле есть лишь характеристика правового статуса индивидов, которые обладают особым набором прав и обязанностей по отношению к государству.

Поэтому предпочтительнее характеризовать гражданство не через категории правовой связи или правоотношения, а именно через категорию правового статуса. Корректно определить гражданство (как «комплекс взаимных прав и обязанностей») можно лишь через перечисление тех прав и обязанностей, которые принадлежат гражданам в отличие от неграждан, и такое определение будет особым для каждой страны, отражая особый правовой статус граждан. С этой точки зрения, граждане — это те лица, принадлежащие к населению государства, которые имеют право политического участия (пассивное и активное избирательное право) в делах государства, право постоянно проживать на территории этого государства, право пользоваться защитой государства внутри страны и за рубежом, и некоторые другие права и обязанности, которыми не наделены неграждане. В отличие от универсальных (или, по меньшей мере, притязающих на универсальность) норм о правах человека, отношения гражданства подчиняются правовым нормам соответствующего государства. Принадлежащие гражданину права, характеризующие его правовой статус в данном государстве, называются гражданскими {civil rights).

Например, С. А. Муромцев пишет, [10 с. 45] гражданство может быть приобретено либо основным, либо производным способами. Основной способ — это приобретение гражданства согласно принципу деления рождающихся детей на граждан и неграждан, принятое в том или ином государстве. В теории известны два таких принципа: право крови {ius sanguinis) и право почвы (ius sol). Согласно первому принципу, гражданство приобретается ребенком в силу его кровной связи с родителями, независимо от места рождения.

Здесь гражданство ребенка определяется гражданством его родителей, а в случае разного гражданства родителей — их соглашением или решением суда. Согласно второму принципу, ребенок получает гражданство той страны, на территории которой он рожден, независимо от гражданства своих родителей. Возможны коллизии этих принципов, когда ребенок получит сразу и гражданство страны своих родителей, и гражданство страны своего рождения, хотя, как правило, национальное законодательство страны рождения заставляет родителей сделать тот или иной выбор. Во многих случаях встречается сочетание этих принципов. Так, в российском законодательстве преобладает принцип крови, хотя допускается предоставление гражданства Российской Федерации детям, рожденным на территории РФ от лиц без гражданства, и детям, найденным на территории РФ, если гражданство их родителей не известно.

Ю. Г. Арзамасов, что [12 c. 39] есть несколько других показателей гражданства, которые зачастую также называются принципами. Это определение можно принять, с учетом того, что такие принципы не универсальны: разнятся от государства к государству и по своему содержанию являются не принципами, а нормами (различие между нормами и принципами будет рассмотрено ниже).

В России признается только единое федеративное гражданство (принцип единства гражданства), т.е. государственная принадлежность только к Российской Федерации.

Хотя до Определения Конституционного Суда РФ от 6 декабря 2001 г. № 250-0 по вопросу гражданства Башкортостана (Определение Конституционного Суда РФ от 6 декабря 2001 г. № 250-0 «По запросу Государственного Собрания — Курултая Республики Башкортостан о толковании ряда положений статей 5,11, 71, 72, 73, 76, 77 и 78 Конституции Российской Федерации».) по этому вопросу среди российских юристов были различные мнения. Стоит отметить, что в некоторых других федеративных государствах признается гражданство субъектов федерации — так, Конституция США закрепляет два вида гражданства: общегосударственного (гражданство США) и гражданства штатов. Такой же принцип действует и в Евросоюзе, где в силу ст. 17 Маастрихтского договора от 7 февраля 1992 г. граждане государства — члена Евросоюза автоматически становились гражданами Евросоюза.

Запрет лишения гражданства, закрепленный в Конституции РФ, весьма относителен, поскольку такой запрет может отсутствовать в законодательстве других стран, существование такого запрета отрицалось и в недавней (советской) истории самой России. Такой запрет отсутствует в США и в некоторых европейских странах; в 2016—2017 гт. в российской Государственной Думе обсуждался и даже был принят в первом чтении законопроект о лишении террористов гражданства, подобные же правила были введены в 2016 г. во Франции. Впрочем, и в настоящее время российское законодательство допускает схожий институт — отмену решения о предоставлении гражданства в случае предоставления недостоверных сведений при приеме в гражданство.

Называется также «принцип» непрерывности гражданства, который означает, что пребывание на территории других государств не приостанавливает гражданства и не является основанием для лишения гражданства. Уже упомянутая Гаагская конвенция о гражданстве 1930 г. закрепляет общие условия и принципы предоставления гражданства, хотя в конечном итоге вопрос о предоставлении или непредоставлении гражданства является суверенным правом каждого независимого государства. Среди производных способов приобретения гражданства эта конвенция называет принятие в гражданство (как правило, на основании личного заявления при соблюдении условий, установленных национальным законодательством) и оптацию (выбор гражданства при изменении территории государства).

Многими государствами, пишет П.В. Крашенинников, [9] допускается возможность двойного гражданства даже без соблюдения условия об отказе от предыдущего гражданства. В России двойное гражданство официально допускается, только если это разрешено законодательством или международными договорами, в противном случае Федеральный закон «О гражданстве Российской Федерации» исходит из того, что второе гражданство в Российской Федерации не признается. Но, с другой стороны, сам по себе факт приобретения гражданства другого государства не является основанием для лишения российского гражданства. В законе также закреплено правило, согласно которому наличие второго гражданства не умаляет прав российских граждан, хотя приобретение второго гражданства согласно другим законодательным актам является, к примеру, основанием для отказа к принятию на государственную службу или для лишения депутатского мандата. Граждане с двойным гражданством называются бипатридами, лица без гражданства — апатридами. Ранее (до 2002 г.) в российском федеральном законодательстве существовал институт почетного гражданства, но в упомянутом законе о гражданстве он не воспринят. Некоторые города и регионы России имеют законы, учреждающие почетное гражданство (например, Закон г. Москвы от 25 января 1995 г. № 3-9 «О Почетном гражданине города Москвы» //Ведомости Московской Думы. 1995. № 2.), но подходит ли термин «гражданство» для подобных почетных званий в российских регионах, остается вопросом.

Итак, подводя итоги, мы можем определить население как совокупность лиц, постоянно проживающих на государственной территории и находящихся в правовой связи с государством. Основной формой такой связи является предоставление части населения особого правового статуса — гражданства, которое характеризует набор особых (нет универсального набора прав и обязанностей, который бы подходил и действовал в каждом государстве) субъективных прав и обязанностей в публично-правовой сфере. Можно рассматривать население как необходимое условие существования государства, поскольку государственная власть может осуществляться только как волевое отношение лица к лицу и поскольку сама по себе государственная власть учреждается волевыми актами: принятием по факту конституционно-правовых норм, устанавливающих, что некий социальный союз становится государством. Отметим, что в конституционных дискурсах западных стран наряду с термином «население» широко используется термин «нация» в смысле государственно-организованного народа, имеющего собственную политическую идентичность.

Население — это такой же необходимый признак понятия государства как территория — без населения нет общества, которое является той средой, в которой возникает и существует государство. Другое дело, что этот признак не является достаточным и необходимым условием существования государства. С одной стороны, само по себе наличие населения на некоей территории еще не приводит к образованию государства. С другой стороны, если допустить гипотетическую ситуацию, когда все население государства исчезнет, то тем самым еще нельзя будет юридически констатировать исчезновение самого государства. В истории известны случаи, когда в результате эпидемий или вражеских набегов гибло все население небольших городов-государств, но затем пришедшие со стороны люди восстанавливали эти города и возобновляли функционирование их органов государственной власти.

Тем не менее, речь идет о необходимом понятийном признаке, поскольку без населения лишаются смысла остальные признаки государства — власть, возможная только как волевое отношение, и территория, которая характеризуется через верховенство по отношению к другим центрам власти и к другим лицам. Таким образом, триада необходимых признаков государства — власть, народ (население) и территория — сформулированная в правовой догме континентальной Европы еще в XIX в., сохраняет свое значение и сегодня.

2.3. Суверенная власть

Власть, пишет В. Н. Протасов, [22 с. 48] как основной признак организованного общества, может пониматься в различных аспектах, среди которых можно выделить следующие: (1) поведенческий — т.е. понимание власти как особого поведения, характеризуемого подчинением одними людьми других (точка зрения, развитая Максом Вебером). В этом случае власть есть взаимоотношения между властвующими и подчиненными; для такого подхода к власти характерно ее понимание как способности определять поведение других лиц, несмотря на их сопротивление; (2) психологический — т.е. способ самоорганизации коллективов людей, когда одни люди подчиняют свою волю воле других людей; власть есть взаимное отношение актов волеизъявления; стратегическое отношение, организующее общение индивидов между собой (точка зрения, развитая Мишелем Фуко). Таким образом, власть рассматривается как реальная способность осуществлять влияние на выбор других людей, определять поле такого выбора за счет психологической зависимости; (3) системный — власть есть способность человеческих коллективов к самоинтеграции путем формирования этими коллективами внутренней структуры управления (теория, предложенная американским социологом Толкоттом Парсонсом (1902—1979)); в другой интерпретации данного подхода власть предстает как взаимодействие субъектов, которое позволяет обществу выработать кумулятивный эффект, приводящий к новой структуре взаимодействия (позиция немецкого философа Никласа Лумана (1927—1998)). Здесь власть выступает как часть системы социального контроля; (4) меновый — в рамках этого подхода власть можно также понимать, как социальный обмен ресурсами, где власть есть производное от потребности в дефицитных ресурсах, проявляющееся в манипулировании владельцами таких ресурсов теми, кто в этих ресурсах нуждается (подход американского социолога Джорджа Хоманса (1910—1989)). Причем под ресурсами могут пониматься не только утилитарные, материальные блага, но и такие блага, как безопасность (обеспечиваемая системой принуждения), предсказуемость (реализуется через нормотворчество) и проч. Наряду с этими основными теориями власти можно назвать и множество других (теория элит, классовая теория и др.) [21 с. 63].

Среди всего разнообразия проявлений власти нас, применительно к вопросу об образовании государства, интересует та власть, которая ставит государство над всеми другими источниками власти в обществе. Такая власть обычно характеризуется как политическая (от греческого «политика» — управление общими делами общества). Эта власть, по меньшей мере, номинально осуществляется от имени и в интересах всего общества. Для политической (или иначе, публичной) власти свойственна, по меньшей мере, претензия на верховенство в обществе и на монополизацию организованного насилия. Как мы говорили выше, фактические степени такого верховенства и монополии могут сильно различаться. В этих основных признаках государственной власти нельзя не узнать также и те показатели, применительно к которым говорят о государственном суверенитете как, прежде всего, о верховенстве и независимости власти. Поэтому исследование государственной власти неизменно приводит к вопросу о суверенитете, который является ее основным критерием [27 с. 115].

Суверенитет, понимаемый как независимость по отношению к другим властям вовне и преобладание над теми властями, которые существуют внутри общества, обычно считается ключевым признаком государственной власти. В этом смысле выделяется негативный суверенитет (как свобода от чужого вмешательства) и позитивный суверенитет (как способность самостоятельно решать свои дела). При этом речь идет о юридическом преобладании, поскольку фактически часть или даже вся территория государства может выйти из-под контроля центральных властей: в этом можно убедиться на примере революций, сепаратистских регионов, длительного контроля преступных группировок над частью территории. Даже если бы была возможность достоверно измерить фактический объем верховенства и независимости власти, то результаты таких измерений ничего бы не говорили о суверенитете как таковом — ведь суверенитет не увеличивается и не уменьшается в зависимости от изменения показателей признания властей со стороны общественного мнения [26 с. 98].

Здесь мы сталкиваемся с логическим кругом в определении государства через суверенитет — если суверенитет не есть фактическое могущество (преобладание над другими источниками власти и полная фактическая независимость правителей государства — и то, и другое в политических реалиях редко встречается в чистом виде), то, значит, суверенитет есть юридический признак, есть свойство, которое придается правовыми нормами особой разновидности власти — публичной власти. Но сама отсылка, делаемая такими нормами к данной власти, уже предполагает ее квалификацию как государственной.

Если мы говорим о том, что некая власть суверенна, то мы предполагаем за ней право на верховенство внутри и независимость вовне. Это право не основано на каких-либо фактах, — например, на реальной мощи вооруженных сил, правительства и т.п., — оно основано на правовых нормах, которые признают за этой властью верховенство на определенной территории и независимость за пределами этой территории. Такие нормы устанавливают, что некая власть, образуемая на определенной территории согласно определенным нормам и отвечающая известным требованиям, считается государственной и поэтому обладает суверенитетом. Как правило, это определяют либо конституционные нормы самого государства (в этом смысле само государство наделяет себя суверенитетом в силу принимаемой конституции), либо нормы международного права, которые признают за некоторыми правительствами, иными властными органами право выступать в качестве государственных органов. Чаще всего органы власти наделяются суверенитетом сразу за счет как конституционных, так и международных правовых норм. Выше мы видели, что по наличию подобных основополагающих норм, которые легитимируют организованную власть и устанавливают порядок ее осуществления в обществе, можно отличить (прото)государство от негосударственных социальных союзов. В этой перспективе, суверенитет в указанном юридическом смысле предстает как ключевой признак государства.

Но, рассуждая в пределах нормативных оснований государственной власти, мы приходим к тому, что суверенной считается та власть, которая является государственной (либо с точки зрения внутреннего конституционного права, либо с точки зрения международного правопорядка, либо в силу норм обоих правовых порядков сразу), а государственной является та власть, которая обладает суверенитетом. Таким образом, определение государственной власти через ее суверенитет оказывается цикличным. Но это не является непреодолимым препятствием — в данном случае речь идет просто о том, что и само государство как понятие невозможно определить без отсылок к праву. Юридическая характеристика государственной власти наделяет некие фактические властные отношения юридическими свойствами суверенитета как правового верховенства, хотя происхождение самих норм, на основании которых осуществляется такая характеристика, оставалось бы не проясненным.

Более того, мы не можем считать такие нормы, происходящими от государства, поскольку это означало бы круг в определении: определение государства через нормы, созданные государством. В теории права были предложены различные варианты понимания природы таких основополагающих норм. К примеру, Ганс Кельзен считал, что речь тут идет о фикции, необходимой как отправная точка для юридического мышления; Герберт Харт представлял такие нормы как результат молчаливого согласия юристов по трем основным вопросам: что считать правом, как его применять и как его изменять. Есть и множество других подходов, которые мы частично разберем ниже. Следует отметить, что суверенитет далеко не всегда является основой правопорядка — международное, обычное, каноническое и иные формы права строятся на иных основополагающих постулатах. Есть также правопорядки несуверенных политических образований (таков правопорядок Шотландии, которая входит в состав Великобритании). Более того, политическое верховенство как характеристика государственной власти суть продукт относительно недавнего исторического развития.

Идея суверенитета, пишет А. В. Грибакин, [30 с. 78] как юридической характеристики государственной власти, описывающей ее верховенство в обществе, не была известна в античности. Верховная власть мыслилась тогда, как принадлежность отдельных лиц, поэтому характеристики ее осуществления оценивались в перспективе положения правителя. Признавалось, что самобытность, автаркия могут быть свойствами правящего лица, они характеризуют относительную самостоятельность правителей в принятии своих решений. Но это не свойство государства как такового, которое древние греки еще не умели отделять от личностей властвующих. Автаркия подразумевала фактическую самостоятельность правителей в материальном, военном и иных смыслах, она использовалась Аристотелем и стоиками для описания идеального государственного устройства, чтобы продемонстрировать, что правители не зависят (не должны зависеть) ни от кого, кроме законов.

В этом отношении идея верховенства и независимости власти указывает не на юридическую природу государства как высшего политического союза в обществе, а на идеальные требования, предъявляемые к правителю, который не должен подпадать в зависимость от кого бы то ни было. Собственно, древность редко давала примеры суверенитета в смысле полной независимости — чаще государства входили в союзы с другими государствами, частично или полностью отказывались от права на самостоятельную политику, обильные примеры чему дает история Древней Греции. И что самое показательное: в те времена государственные образования (города-полисы и проч.) не выдвигали даже претензий на что-то, похожее на суверенитет — в системе представлений той эпохи не было ничего странного в том, что некое государство отдавало себя под покровительство другого государства, передавая одновременно некоторые компетенции этому другому государству [14 с. 44].

Понимание государства как лица, органа, независимого субъекта, структуры, не тождественной фактическим обладателям государственной власти, отсутствовало и у древних римлян. Государство понималось либо как объединение граждан (республика), либо как достояние правителя (монархия), либо как вымышленный участник гражданского оборота (persona ficta). Те характеристики, которые использовались для выделения государственной власти на фоне других властных институтов общества, указывали только на отдельные характеристики государства — majestas как величие, достоинство, неприкосновенность власти и ее прерогатив; potestas как возможность действия (императору принадлежит suprema potestas, понимаемая как возможность такого действия, препятствовать которому никто не вправе); imperium как высшая военная власть. Но как представление о независимости государства от личности правителя, писали В. Н. Протасов, Л. И. Петражицкий, [19 с. 68] так и идея о самодостаточности государственной власти и ее независимости от других источников власти в обществе не были в сколько-нибудь значимой степени развиты в римском праве.

Ничего нового в понимание суверенитета не принесло и Средневековье с его многоуровневым политическим устройством, где государство не мыслилось как нечто, способное претендовать на полную независимость. С одной стороны, роли религии и церкви в политике, с другой, сложная система вассалитета, где правитель одного государства мог выступать как вассал по отношению к правителю другого государства — все это, казалось бы, делало невозможным выдвижение и обоснование тезиса о полной независимости государства от внешних и внутренних сил. Идея суверенитета берет свое начало в контексте политической борьбы, с одной стороны, между папами и королями, и между королями и населением городов, с другой. Первоначально само слово «суверен» использовалось во французском языке (в других языках использовались термины, производные от «верховенства», пишет В. Н. Протасов [22 с. 101], например, Hoheit в немецком) в смысле «более высокий», «превосходящий» и употреблялось для обозначения руководителей разного рода (президентов судов, начальников королевских служб и проч.). В этом смысле «суверенами» или «сюзеренами» называли не только королей, но и баронов, других лиц, которые обладали властью суда и управления над проживающим на их территории населением. Если короля и называли сувереном, то в смысле «совершенного сюзерена» (по-французски: soverain parfait), чья власть не производна от акта пожалования другого сюзерена.

В средние века города, республики, княжества, империи, католическая церковь мыслились как разнородные политические образования, для единого совокупного обозначения не было общего слова «государство» — в современном значении (как форма политической организации общества) этот термин введен только Никколо Макиавелли (1469—1527) в начале XVI в. Само государство не мыслилось как отдельный субъект права, поэтому проблематика суверенитета обсуждалась не как проблема независимости государственной власти, а как пределы самостоятельности политики государя, как вопрос произво- дности королевской власти от согласия народа, от Божественной воли и проч. Структура взаимоотношений этих политических образований была чрезвычайно размытой, она представлялась устроенной иерархически, но это представление расходилось с фактами, свидетельствующими о независимости власти большинства правителей от вышестоящего авторитета (императора, папы, короля...). В силу этого положения вещей правители могли обладать фактически неограниченной властью над своими доменами, но юридически считались находящимися в состоянии зависимости [24 с. 85].

Идея суверенитета как юридической независимости и самостоятельности государственной власти стала приобретать знакомые нам черты с XIII в., когда легисты (юристы, выступавшие на стороне французского короля против притязаний папы и императора Священной Римской империи) начали обосновывать концепцию единства суверенитета, т.е. подчиненность всех сюзеренов страны суверенному королю, от которого и производна их власть. В этом отношении идея королевского суверенитета вступала в противоречие как с представлением о верховной власти римского папы, так и с идеей народного суверенитета, в рамках которой народ, его воля и согласие считались источником власти государя, чем и воспользовались французские монархомахи XVI в., выступив против абсолютного характера власти короля. В результате такой эволюции понятий, и связанной с ней эволюцией интеллектуальных представлений, термин «суверен» во Франции с XV в. стал применяться только к королю [17 с. 61].

Таким образом, сама идея суверенитета появилась как идеологический прием, обосновывающий власть государя в борьбе против раздробленности государства, наделяющий эту власть правомочностью высшего источника правовой власти в противовес фактической власти неподконтрольных королю феодалов, католической церкви и Священной Римской империи. Эта идея была введена в политический и юридический оборот французским мыслителем XVI в. Жаном Боденом, который с ее помощью пытался указать на то качественное отличие власти короля от власти других светских правителей, которое заключалось в том, что король правит по своему праву, тогда как права других властителей производны от права короля. Souveraineti, или suprematis, или suprema potestas в дословном переводе и означало верховную силу. Для Бодена суверенной является такая власть, которая не связана никакими законами, кроме законов Бога, это — «постоянная и абсолютная власть», представляющая собой необходимый признак государства. Боден попытался примирить идеи королевского суверенитета и народного суверенитета, обосновывая тезис о том, что народ уступил свою власть королю ради общего блага, и что любые посягательства на власть короны поэтому означают посягательства на народный суверенитет. Этот строй идей был частично воплощен в Вестфальских соглашениях, к которым мы вернемся чуть позже.

Представления о суверенитете как абсолютизме королевской власти были развиты английским философом Томасом Гоббсом, взгляды которого мы уже изучили применительно к договорной теории происхождения государства. По мнению Гоббса, факт заключения договора о создании государства означает перенос на правителя всех политических прав подданных: «Мы говорим, что государство установлено, когда множество людей договаривается и заключает соглашение каждый с каждым о том, что в целях водворения мира среди них и защиты от других каждый из них будет признавать как свои собственные все действия и суждения того человека или собрания людей, которому большинство дает право представлять лицо всех независимо от того, голосовал ли он “за” или “против” них». Такой подход делал несостоятельными попытки оспорить действия суверена, даже самые дурные. Исторически было принято проводить различие между несколькими субъектами государственного суверенитета — правителем, государственным аппаратом и собственно самим государством. Это деление идет со времен Гуго Гроция, голландского мыслителя первой половины XVII в., еще одного сторонника договорной теории, предложившего различать между общим (государство) и специальным (правитель) субъектами суверенитета [11 с. 69].

Другой представитель договорной теории, Руссо, в отличие от Гоббса, указывал на неотчуждаемость суверенитета как высшей политической власти. Сувереном является народ, заключающий общественный договор: в момент заключения такого договора народ учреждает политическую власть и получает суверенитет как неограниченную власть над входящими в этот народ индивидами: «Подобно тому, как природа наделяет каждого человека неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общей волей, носит, как я сказал, имя суверенитета» [10 с. 45].

Классическое определение суверенитета дал немецкий правовед XIX в. Георг Еллинек, который понимал под суверенитетом такое свойство государства, в силу которого оно может юридически обязываться только через свою волю. С тех пор данное определение получило широкое распространение, хотя теоретики до сих пор спорят, обладает ли государство как политический институт, как особый социальный организм некоей волей. На основе данной эволюции представлений сформировалась классическая теория суверенитета, согласно которой ключевыми признаками суверенитета являются: (1) независимость в отношениях с другими государствами; (2) независимость при осуществлении внутренней политики как от внешних, так и от внутренних сил; (3) единство государственной власти; (4) неотчуждаемость; (5) неделимость [7 с. 81].

Все эти признаки уже давно подвергаются критике. Мы уже говорили выше о том, что требование о полной независимости государственной власти не находит, как правило, реализации в реальности — на процессы принятия политических решений часто оказывают влияние лоббисты, олигархи, иностранные правительства или иные силы. Не выглядят бесспорными и иные признаки. Так, французский философ XX в. Мишель Фуко утверждает, что единство государственной власти невозможно логически, поскольку субъекты власти, как правило, выступают во множественном числе и не один из них, за исключением абсолютного монарха, не обладают автономией и верховенством над другими. Если суверенитет формируется не единой волей правителя, — а такой воли для Фуко не может быть, поскольку есть лишь воли множества индивидов, осуществляющих власть, — то ее источником может быть лишь признание, страх и уважение со стороны подвластных. С этой точки зрения, Фуко предлагал заменить понятие «суверенитет государственной власти» на понятие «дисциплинарная власть», чтобы указать на основной реальный признак государственной власти — возможность наказывать и принуждать. Хотя бы эта возможность и не была безграничной [8 с. 53].

Между тем . В. Бакарджиев, В. А. Рыбаков, Р. А. Ромашов справедливо обращают внимание, что [5 с. 82] немецкий правовед XX в. Карл Шмитт также попытался переосмыслить юридическую природу суверенитета в социологических категориях. Государственная власть, которую Шмитт называл «хранилищем политической воли», характеризуется: (1) способностью к созданию и уничтожению правовых норм, (2) определением друзей и врагов общества (нации) и (3) возможностью действовать за пределами установленной нормами компетенции (право вводить чрезвычайное положение и т.п.). Это последнее свойство является ключевым для понимания суверенитета, который, по сути, означает решение об исключении себя из-под действия правил. Суверен для Шмитта — это тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении и в чьей компетенции должен быть случай, для которого не предусмотрена никакая компетенция. Суверен находится вне права — это тот, кто может навязывать свою волю как через право, так и помимо него, делая в праве исключения для своего произвола. Шмитт пишет: «Исключение интереснее нормального случая. Нормальное не доказывает ничего, исключение доказывает все; оно только подтверждает правило, само правило существует только благодаря исключению». Эту возможность делать исключения в праве демонстрирует способность политической власти освобождать себя от необходимости соблюдать юридические правила.

Не вдаваясь в подробный разбор этой критики единства и правовой природы государственного суверенитета, отметим, что суверенитет изначально появился и развивался именно как правовое понятие, как юридическая характеристика власти, но не как описание фактической безграничности власти правителя. Как отмечал российский правовед Н. И. Палиенко (1869—1937): «Суверенитет есть лишь чисто формальное юридическое понятие... Понятие суверенитета совершенно не указывает на фактическое могущество и материальные средства и силу, состоящие в распоряжении данного государства для поддержания своего суверенитета». Поэтому перенесение вопроса о суверенитете за пределы права, в сферу фактов, в область политики или социологии будет означать, как минимум, изменение обычной коннотации этого термина, смешению его с другими понятиями. Например, как свобода изменять право по своему усмотрению — в том, что касается концепции Шмитта. Неслучайно для описания этих и им подобных социальных состояний Фуко предлагал вместо суверенитета применять другие термины. Это вполне возможно, даже полезно, но, правда, если эти новые термины будут применяться не вместо, а наряду с суверенитетом как юридической характеристикой верховенства государственной власти.

Так, одни авторы А. П. Альбов, С. В. Николюкин полагают, что [16 с. 58] применительно к вышеупомянутым признакам суверенитета встают и другие концептуальные проблемы (неделимость суверенитета и федеративные государства; неотчуждаемость суверенитета и договоры об изменении территории, и т.п.). Эти проблемы мы рассмотрим чуть позже, а сейчас вернемся к характеристике понятия суверенитет. Нужно различать множество смыслов употребления данного термина. Наряду с государственным суверенитетом, некоторые говорят о народном суверенитете (принадлежности власти народу — его «общей воле», как эту власть характеризовал Руссо), экономическом (независимость экономической системы, единство экономического пространства), национальном (праве нации на самоопределение), политическом (возможности формировать волю государства без вмешательства извне), божественном суверенитете (например, Конституция Ирана, которая закрепляет абсолютное право Аллаха на правление миром) и т.п.

Нередко эти разные аспекты суверенитета вступают между собой в конфликт. Так, национальный суверенитет (право наций на самоопределение) не порождает, по общему правилу, права на государственный суверенитет таких наций, и нередко приводит к внутригосударственным конфликтам. Иногда понятие «суверенитет» отождествляется с понятием «независимость», что не совсем корректно, поскольку если речь идет о юридической независимости, то это лишь часть понятия суверенитета, а если о фактической независимости — то нужно употреблять другой термин. В этом смысле иногда предлагают различать декларируемый и фактический суверенитет (к примеру, Ирак или Афганистан по своей конституции оставались суверенными государствами, а фактически были оккупированы иностранным войсками, которые свергли одни правительства и поставили другие), что представляется непродуктивным по указанной выше причине несводимости юридических характеристик к фактам и невыводимости юридического статуса из фактических нарушений этого статуса [3 с. 86].

Сам суверенитет может пониматься либо как правовая характеристика верховенства (в смысле возможности принятия законов, имеющих высшую юридическую силу), либо как административное преобладание (верховная принудительная власть, исключающая или подчиняющая себе все другие источники власти), либо как характеристика силы политической власти (решающее политическое влияние в обществе). Нетрудно в истории и современности найти примеры, которые показывают, что власть может сохранить одну из таких характеристик, но утратить другие. В этом отношении не стоит путать такие смежные, но все же различные понятия как государственный суверенитет в смысле верховенства государственной власти (оно может быть разным — правовым, фактическим и проч.), иммунитет государства как право требовать свободы от судебного и иного вмешательства со стороны других стран, международная правосубъектность как право требовать признания со стороны других государств. Так, современный американский исследователь Стефен Краснер (род. 1942), критиковавший концепцию суверенитета как «организованное лицемерие» (таково название его знаменитой книги 1999 г.), рассматривал термин «суверенитет» в четырех смыслах: внутренний суверенитет, относящийся к организации публичной власти в государстве; взаимозависимый суверенитет, относящийся к возможности публичной власти контролировать свою границу; международный суверенитет, относящийся к взаимному признанию государств, и вестфальский суверенитет, относящийся к исключению внешних сил от осуществления государственной власти.

Например, С. А. Муромцев пишет, [10 с. 75] впервые на международном уровне термин «суверенитет» был употреблен в Вестфальских мирных договорах 1648 г., которые положили конец Тридцатилетней войне. Этими договорами установлено политическое устройство Европы, существующее до наших дней. В частности, было принято решение отказаться от иерархического порядка международных отношений, в котором германский император считался старшим среди монархов, а католическая церковь считала себя вправе вмешиваться в политику: все монархи были уравнены в правах. Термин «суверенитет» был использован в смысле права государя на свою территорию и на право выбора политической и иной судьбы этой территории и проживающих на ней лиц, но в пределах некоторых универсальных принципов естественного права, в частности принципа свободы совести.

Так, В. К. Бабаев, поддерживая позицию А. В. Грибакина, пишет, что [13 с. 144] в последующие века в международном праве понятие суверенитета нашло свое закрепление в Конвенции (Конвенция о правах и обязанностях государств (подписана в г. Монтевидео 26 декабря 1933 г), подписанной в Уругвае в 1933 г. странами Латинской Америки и формально обязательной только для них. Это основной международно-правовой документ по проблематике суверенитета, за отсутствием других международных договоров или конвенций. В Конвенции 1933 г. государственный суверенитет определяется как совокупность формальных и материальных признаков государства. Согласно Конвенции, право на суверенитет возникает у государства при наличии: постоянного населения, определенной территории, собственного правительства, способности к международным отношениям.

Применительно к этому последнему признаку в Конвенции сделан акцент на то, что наличие или отсутствие суверенитета не зависит от факта международного признания. Данный вывод не является бесспорным с точки зрения международного права, где признание суверенитета нередко связывается с признанием в качестве субъекта международного права, но он предпочтителен в теоретическом аспекте. Ведь в противном случае нужно определять, в какой форме должно быть осуществлено признание, в каком объеме, со стороны скольких государств и т.п. Но на эти вопросы в международном праве нет однозначных ответов. Более того, существующие ответы и теоретические схемы производны от различных представлений о верховенстве и независимости политической власти — о признаках, которые, с точки зрения международного права, позволяют характеризовать некую политическую власть как государственную [3 с. 86].

В связи с этим может возникнуть вопрос о том, где находится источник государственного суверенитета: в нормах внутреннего или международного права? Представляется, что и те, и другие нормы одновременно служат источниками, если мы признаем двойственность (внешний и внутренний аспекты) суверенитета и его правовой характер. Страна, в которой банда разбойников или революционеров захватила власть, не может считаться государством, пока эта банда не создаст устойчивый порядок власти и управления, а устойчивость может быть создана только нормами права (хотя бы неписаными). В качестве примера Ганс Кельзен приводит историю о капитане из Кёпеника: Фридрихе Фойгте, аферисте, который купил у старьевщика форму капитана армии, в ней прибыл в 1906 г. в маленький немецкий городок Кёпеник в качестве представителя центральных имперских властей и в течение некоторого времени удерживал власть, вводя жителей в заблуждение подложными документами и похитив городскую казну. По мнению Кельзена, несмотря на фактические обладание властью, Фойгту не удалось создать альтернативную государственную власть, поскольку он действовал по нормам существующего права, только используя их для своей аферы и не подменял их какими-то другими нормами [28 с. 116].

Нет ничего необычного в том, что иногда люди объединяются на некоторых территориях и создают политические союзы, фактически независимые от государства, которому принадлежат эти территории, и от других государств. Существующая в мире проблема сепаратистских регионов служит подтверждением фактической возможности таких ситуаций. Но подобные образования могут властвовать только условно, если созданная ими система власти не создает своей системы права и не отвечает требованиям международного права, то она еще не является суверенной: в том плане, что нарушение территориальной целостности, военное вмешательство и т.п. не будут считаться противоречащими международному праву.

Такой признак, как неограниченность суверенитета вызывает вполне обоснованные вопросы в связи с ситуациями вмешательства других стран в случаях гуманитарных операций. В современных условиях ни одно из государств в полной мере не обладает также и экономической независимостью — против государства могут быть приняты судебные и иные решения, ограничивающие его суверенные права.

По мнению А. С. Пиголкина, А. Н. Головистиковой, Ю. А. Дмитриева это [18 с. 116] международное право (Устав ООН от 24 октября 1945 г.) допускает дословно ограничение суверенитета в случаях наличия любой угрозы миру, в случае нарушения мира или агрессии. Поэтому от данного признака следует отказаться при характеристике суверенитета современных государств, поскольку международно-правовые нормы уже изменились в этом отношении со времен Вестфальских договоров. Помимо этого, важно избегать использовать термин «суверенитет» для характеристики степени независимости государства (в этом контексте говорят, например, о «продовольственном», «культурном», «языковом» и прочем суверенитете). Такое словоупотребление слишком расширяет объем термина «суверенитет» (в том смысле, в котором он был обозначен выше) и ведет к выхолащиванию его специфического значения из-за смешения с категорией «независимость».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итоги исследования, необходимо отметить следующие основные положения и выводы.

Настоящее исследование предпринято в целях определения понятия и признаков государства.

Основными задачами исследования, в соответствии с поставленной выше целью выполнены цель достигнута.

Для достижения цели исследования решены следующие вопросы:

- раскрыта проблема исторических предпосылок государства;

- исследованы понятия и признаки государства.

В процессе работы использованы современные положения теории познания общественных процессов и явлений.

Можно выделить следующие основные теории происхождения права:

- теологическая теория;

- естественно-правовая теория;

- историческая теория;

- марксистская теория;

- психологическая теория.

Государство призвано к выполнению трех основных функций: ограждение общества от насилия, защита членов общества от несправедливости и содержание общеполезных учреждений — невыгодных частным лицам, но выгодных всему обществу в целом (например, строительство дорог или содержание больниц и школ). Здесь набор функций государства сводится к минимуму.

Таким образом, мы видим, что территориальный союз т.е. система властных органов, обладающая контролем над определенной территорией, и является государством, в вопросе о функциях государства могут иметь место значительные расхождения даже у мыслителей, принадлежащих к одному и тому же типу общества и экономики. Не говоря уже о том, что такие функции значительно варьируются в зависимости от типов цивилизаций, исторических эпох, способов ведения хозяйства. Поэтому, признавая ценность исследования проблематики функций государства для изучения конкретных исторических форм государственности, мы не можем признать удачным упоминание о тех или иных функциях, как о существенных признаках понятия государства, и применительно к вопросу об определении государства мы не будем рассматривать вопрос о государственных функциях.

Мы рассмотрели три характерных признака, по которым по устоявшейся с XIX в. традиции принято описывать содержание понятия «государство». В течение XX в. глобализация и другие процессы внесли известные изменения в конфигурацию государственности, в некоторой степени ставя под сомнение эти признаки и классическое понимание их содержания. Вместе с тем данные признаки до настоящего времени сохраняют свою значимость.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

I. Нормативные правовые акты органов законодательной и

исполнительной власти

1. «Конституция Российской Федерации» (принята всенародным голосованием 12.12.1993) (с учетом поправок, внесенных Законами РФ о поправках к Конституции РФ от 30.12.2008 N 6-ФКЗ, от 30.12.2008 N 7-ФКЗ, от 05.02.2014 N РФ», 2-ФКЗ, от 21.07.2014 N 11-ФКЗ) «Собрание законодательства 04.08.2014, N 31, ст. 4398. http://www.consultant.ru/cons
2. Авакьян С. А. Конституционный лексикон: Государственно-правовой терминологический словарь / С. А. Авакьян — М.: Юстицинформ, 2015. http://www.consultant.ru/edu/student/download_books/book/avakyan_sa_konstitucionnyj_leksikon/ © КонсультантПлюс, 1997-2019
3. Антонов, М. В. Теория государства и права : учебник и практикум для академического бакалавриата / М. В. Антонов. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 497 с.
4. Бакарджиев, Я. В. Теория государства и права в 2 ч. Часть 1 : учебник для прикладного бакалавриата / Я. В. Бакарджиев, Р. А. Ромашов, В. А. Рыбаков. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 195 с.
5. Бакарджиев, Я. В. Теория государства и права в 2 ч. Часть 2 : учебник для прикладного бакалавриата / Я. В. Бакарджиев, В. А. Рыбаков, Р. А. Ромашов. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 304 с.
6. Бялт, В. С. Теория государства и права : учебное пособие для вузов / В. С. Бялт. - 2-е изд., испр. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2018. - 119 с.
7. Комаров, С. А. Общая теория государства и права : учебник для бакалавриата и магистратуры / С. А. Комаров. — 9-е изд., испр. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 506 с.
8. Коркунов, Н. М. Лекции по общей теории права / Н. М. Коркунов. — 2-е изд., стер. — М. : Издательство Юрайт, 2018. — 420 с.
9. Крашенинников П.В. Зарождение права. - М.: Статут, 2016. http://www.consultant.ru/edu/student/download_books/book/avakyan_sa_konstitucionnyj_leksikon/ © КонсультантПлюс, 1997-2019
10. Муромцев, С. А. Определение и основное разделение права / С. А. Муромцев. — М. : Издательство Юрайт, 2018. — 170 с.
11. Мухаев, Р. Т. Теория государства и права : учебник для бакалавров / Р. Т. Мухаев. — 3-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2017. — 585 с.
12. Нормография: теория и технология нормотворчества : учебник для бакалавриата и магистратуры / Ю. Г. Арзамасов [и др.] ; под ред. Ю. Г. Арзамасова. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 460 с.
13. Носков, И. Ю. Профессиональная этика юриста : учебник для бакалавриата и специалитета / И. Ю. Носков. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 277 с.
14. Осейчук, В. И. Теория государственного управления : учебник и практикум для бакалавриата и магистратуры / В. И. Осейчук. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 342 с.
15. Проблемы теории права и правореализации: Учебник / Отв. ред. Л.Т. Бакулина. - М.: Статут, 2017. http://www.consultant.ru © КонсультантПлюс, 1997-2019
16. Правотворчество : учебное пособие для бакалавриата и магистратуры / А. П. Альбов [и др.] ; под ред. А. П. Альбова, С. В. Николюкина. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 254 с.
17. Перевалов, В. Д. Теория государства и права : учебник и практикум для бакалавриата и специалитета / В. Д. Перевалов. — 5-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 341 с.
18. Пиголкин, А. С. Теория государства и права : учебник для академического бакалавриата / А. С. Пиголкин, А. Н. Головистикова, Ю. А. Дмитриев ; под ред. А. С. Пиголкина, Ю. А. Дмитриева. — 4-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 516 с.
19. Петражицкий, Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности в 2 ч. Часть 1 / Л. И. Петражицкий. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 295 с.
20. Петражицкий, Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности в 2 ч. Часть 2 / Л. И. Петражицкий. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 385 с.
21. Протасов, В. Н. Теория государства и права : учебное пособие для вузов / В. Н. Протасов. — 5-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 192 с.
22. Протасов, В. Н. Теория государства и права : учебник и практикум для академического бакалавриата / В. Н. Протасов. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 487 с.
23. Перевалов, В. Д. Теория государства и права : учебник и практикум для бакалавриата и специалитета / В. Д. Перевалов. — 5-е изд., пер. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 341 с.
24. Пиголкин, А. С. Теория государства и права : учебник для академического бакалавриата / А. С. Пиголкин, А. Н. Головистикова, Ю. А. Дмитриев ; под ред. А. С. Пиголкина, Ю. А. Дмитриева. — 4-е изд., пер. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 516 с.
25. Ромашов, Р. А. Теория государства и права : учебник и практикум для академического бакалавриата / Р. А. Ромашов. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 443 с.
26. Селютина, Е. Н. Проблемы теории государства и права : учебное пособие для бакалавриата и магистратуры / Е. Н. Селютина, В. А. Холодов. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 168 с.
27. Сулейменов М. Право как система. - М.: Статут, 2016. http://www.consultant.ru/ © КонсультантПлюс, 1997-2019
28. Теория государства и права в 2 т. Том 1. Общая часть : учебник и практикум для прикладного бакалавриата / А. П. Альбов [и др.] ; под общ. ред. А. П. Альбова, С. В. Николюкина. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 134 с.
29. Теория государства и права в 2 т. Том 2. Особенная часть : учебник и практикум для прикладного бакалавриата / А. П. Альбов [и др.] ; под общ. ред. А. П. Альбова, С. В. Николюкина. — М. : Издательство Юрайт, 2019. — 336 с.
30. Теория государства и права : учебник для бакалавров / В. К. Бабаев [и др.] ; под ред. В. К. Бабаева. — 3-е изд., перераб. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2017. — 715 с.
31. Яковлев В.Ф. Правовое государство: вопросы формирования. — М.: Статут, 2012. http://www.consultant.ru © КонсультантПлюс, 1997-2019