Коммуникативная функция артикля (Артикли в современном английском языке)

Содержание:

Введение

Артикли играют большую роль в английском языке. Казалось бы без него не обходится ни одна газетная статья, ни одна публикация, ни один художественный роман. Однако, когда мы читаем эти самые статьи, романы, мы замечаем, что без артикля прекрасно обходятся.

Важнейшей характеристикой человека, отличающей его от других живых существ, является язык. Без него общение не представляется возможным, ибо через него мы можем понять и понимаем друг друга. Умение разговаривать пришло к нам не сразу, сначала, в древние времена люди могли общаться только при помощи жестов. Со временем появились первые графические обозначения букв и звуков. У разных народов разные обозначения.

Одним из основных средств выражения всех этих значений является артикль, который определяют как "структурное слово, характеризующее существительное, связанное с лексическим значением этой части речи и с категориями определенности и неопределенности".

В современном английском языке существует три артикля: определенный the, неопределенный a/an и нулевой (отсутствие артикля). При этом артикли есть не во всех языках. В латинском и русском артикля вообще нет, в древнегреческом существовал определенный артикль, который развился из указательного местоимения, а неопределенного не было. В разных языках формы артиклей могут быть разными.

Проблема использования артикля заключается в том, что даже сами носители английского языка затрудняются по этому поводу. Даже те для кого английский язык считается вторым языком тоже имеют некоторые проблемы, связанные с артиклем.

Цель работы - изучение методов употребления артиклей в современном английском языке.

Достижение цели исследования предполагает решение следующих задач:

1. Рассмотреть артикль как аналитический компонент структуры и как служебную часть речи;

2. Дать общую характеристику функциональным свойствам и условиям функционирования видов артикля;

3. Проанализировать эволюционный путь артикля;

Объектом исследования является артикль современного английского языка.

Предметом исследования - способы употребления артиклей в английском языке.

Методы и приемы исследования определены в соответствии с темой курсовой работы. Решение поставленных задач осуществлено при помощи сплошной выборки лексических и фразеологических единиц, сравнительно-исторического анализа, описательного анализа, и элементов количественного анализа.

Во время работы мы рассмотрим правила и случаи употребления артиклей.

Практическая значимость работы заключается в том, что эти знания пригодятся для преподавания в ВУЗах, школах и тем, кто собирается изучать английский язык

Работа состоит из введения, 2-х глав, которые в свою очередь разделены на, под главы, заключения и списка литературы.

Глава 1. Артикли в современном английском языке

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

1.1 Понятие артикля

Артикль (франц. article, от лат. articles) (член) - грамматический элемент, выступающий в языке в виде служебного слова или аффикса и служащий для выражения определенности-неопределенности категории (именной), т.е. вида референции.

Артикль начал изучаться еще в ранних английских описательных грамматиках XVI в. и продолжает активно изучаться и в наше время. Историю вопроса в общем виде изложил в диссертационном исследовании Ю.А. Миронец. Кратко она выглядит так.^[1]

В XVI-XVIII вв. артикль рассматривали как существительное, которое выделялось от других частей речи именно по этому признаку. В конце XVI в. существовала также другая концепция, по которой артикль рассматривался как прилагательное.

В XVII в., многие авторы грамматики считали артикль самостоятельной частью речи. В этот же период были довольно распространены и следующие трактовки: артикль - некое свойство существительного, артикль - некий определитель, артикль - частица. Ю.А. Миронец отмечает, что термины "definite" и "indefinite" в свое время ввел Дж. Хавелл в 1662 г.

В XVII-XVIII вв. многие грамматисты у неопределенного артикля в качестве основного выделяли неопределенно-классифицирующее значение, а в качестве сопутствующего - количественное. У определенного артикля выделяли указательное значение. В XVIII в. нормативные грамматики, не стали ограничиваться описанием языковых фактов, а стали устанавливать языковые нормы и правила. Наряду с этим развиваются две концепции относительно сущности артикля. Согласно одной, он является самостоятельной частью фрагментов повествовательною текста, ситуацию формирующуюся (неопределенный артикль) или сформировавшуюся (определенный артикль). Поэтому употребление артиклей оказывается в некоторой степени и показателем литературного жанра.

И как правило содержанию публикации последовательность структурных частей работы показывает, как усложняется роль артикля в формировании смысла высказывания по мере развития и усложнения контекста.

В XIX. в. большинство грамматистов относили артикль к самостоятельной части, одновременно существовала концепция, по которой артикль относился в класс местоимений или в класс прилагательных. При этом в одних грамматиках артикль классифицировался как определяющее прилагательное, а в других - как выделяющее (distinguishing) или указательное (demonstrative), а некоторые грамматисты считали его ограничивающим (limiting) прилагательным.

В XX в. артикль все еще далеко не всеми грамматистами признается отдельной частью речи. Дж. Керм, например, не включает артикль в число перечисляемых им частей речи, а рассматривает употребление артиклей только в связи с классификацией существительных. А именно, он констатирует значимость употребления определенного артикля при именах собственных в форме множественного числа.^[2]

Керм отмечает у определенного артикля функцию генерализации: In earlier centuries the Christians wore much persecuted. Керм указывает на возможность употребления тех же существительных в форме множественного числа и без артикля, если речь идет о некоем классе, в основании которого лежит какая-либо общая характеристика предметов: Christians shouldn’t’t do such things. Керм различает обобщение и тотальность (totality), и приводит в качестве примера реализации признака тотальности предложение The Cumming have left town for their summer home.

Отсутствие артикля при том, же существительном во множественном числе связано с идеей портативности: You will find Cumming active in the various benevolent activity e so four city.

О. Есперсен относит артикль к местоимениям и включает определенный артикль в подкласс указательных местоимений, а неопределенный - в подкласс не определенных местоимений. Он называет определенный артикль детерминирующим (the article of determination), О. Есперсен считает его показателем того, что выделено контекстом или ситуацией речи, а также показателем типического в семантике существительного: Не is quite the gentleman или генеративного: Не plays the violin. Есперсен отмечает выделяющую функцию квалификационно-уточняющего контекста, определяющую необходимость употребления определенного артикля: The gold that is keep tin the cellars of the gears thanks.

Неопределенный артикль Есперсен считает детерминирующим (the article of in determination), так как его употребление говорит об отсутствии возможности или необходимости идентификации референта. Есперсен отмечает обобщающе-генеративное употребление неопределенного артикля в тех случаях, когда один предмет рассматривается как представитель целого класса предметов: A cat is not so vigilantes a dog. Говорится и о дистрибутивном употреблении артикля: Не live son six pence a day.^[3]

В современной описательно-нормативной грамматике Р. Кверка, С. Гринбаума, Дж. Лича и Я. Свартвика, которая основана на анализе большого обобщенного фактического материала живой английской речи, артикль рассматривается только в тех разделах, в которых речь идет о классификации имен существительных и о детерминантах существительных в составе словосочетаний. Вопрос употребления артиклей увязывается с вопросом о референции имен существительных, и при этом выделяется три типа референции: родовая (generic) референция, конкретная (specific) и единичная (unique). Референция понимается авторами как отношение имени к объекту независимо от характера (конкретного или абстрактного) обозначаемого объекта. Родовая и конкретная референция подразделяются на определенную (definite) и неопределенную (indefinite). Авторы считают возможным объединить все нарицательные существительные в два класса: исчисляемые (count nouns) и неисчисляемые (no count). Утверждается, что при определенной конкретной референции определенный артикль употребляется с существительными любой лексической группы. При неопределенной конкретной, референции с исчисляемыми существительными в единственном числе употребляется неопределенный артикль, неисчисляемые существительные и исчисляемые во множественном числе употребляются без артикля.^[4]

Конкретная референция обычно предполагает предварительное знакомство обучаемых с именуемым предметом - он либо упоминался ранее, либо составляет часть культурной ситуации (the cultural situation): hello skein the paper to see what was on the radio. Кроме того, называемые предметы конкретны, если составляют часть общечеловеческого опыта: the sun. The moon, the stars, the sky - Все перечисленное делает конкретную референцию определенной. Средством эксплицитного выражения этого вида референции является определенный артикль.

При родовой референции употребляется как определенный, так и неопределенный артиклей, либо он вообще отсутствует. При этом артикля отсутствует при неисчисляемых существительных как конкретных, так и абстрактных. Артикль отсутствует и при исчисляемых конкретных существительных во множественном числе.

Единичная референция характерна именам собственным, обычно не употребляемым с артиклями. Но в контексте неких ограничительных модификаций значение единичности модифицируется в партитивное, которое выражается наличием при существительном определенного артикля: during August – during the August of that year. Отмечается возможность превращения имен собственных в имена нарицательные. Показателем является употребление существительного с тем или иным артиклем.

В одной из последних советских теоретических университетских грамматик современного английского языка артикль рассматривается как служебная часть речи. Выделение артикля в самостоятельную часть речи обусловлено в этой грамматике трактовкой артикля как самостоятельного слова с собственными значением и функциями. В подтверждение лексической самостоятельности артикля констатируется наличие между существительным и его определителем - артиклем синтаксической связи. Синтаксическая функция артикля заключается в том, что он определяет левую границу атрибутивного словосочетания, например the glossy dark green leaves, и в этой функции может быть заменен другим определителем имени: those glossy dark green leaves, its glossy dark green leaves. Неопределенный артикль иногда заменяется местоимением some. У артикля есть грамматическое значение (определения грамматического значения артикля не дано). Так как артикль - слово, а нулевых слов не бывает, соответственно не может быть и нулевого артикля. Артикль дает возможность соотнесения предметного понятия с речевой ситуацией, в тексте неопределенный артикль вводит новое, ранее не упомянутое, определенный артикль идентифицирует упомянутое ранее.

Употребление артиклей, таким образом, можно представить набором правил. Так, определенный артикль употребляется при имени предмета, не упомянутого ранее, однако тесно связанного с описываемой ситуацией. Соотнесение предметного понятия с речевой ситуацией, актуализация, которая отражает субъективное задание говорящего (пишущего), выражает качество субъективности в употреблении артиклей. Отсюда вытекает их использование в художественной литературе. Так, определенный артикль при существительных в самом начале описательного текста вводит читателя как бы в знакомую обстановку.

Связь артикля с подклассами имен существительных выражается, в основном, в обычном отсутствии артиклей при именах абстрактных и вещественных (если нет при них ограничивающих определений), не употребляемые с именами собственными, исключением являются случаи выделения и обобщения. Обобщающая роль артикля отмечается и в комбинациях с существительными нарицательными. Констатируется закрепленность традицией ряда частных случаев употребления артикля. Характеризуя в целом английский артикль как часть речи, И.П. Иванова, одна из авторов грамматики, считает, что главная функция артикля - быть средством ситуативной информации.

1.2 Виды артикля

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Артикль - это служебное слово, которое является одним из основных формальных признаков существительного.

Он не имеет самостоятельного или отдельного значения и не переводится на русский язык. В английском языке есть два артикля - неопределенный и определенный. В русском языке артиклей нет.

1. Неопределенный артикль имеет две формы: a и an.

Форма a употребляется впереди слов, начинающихся с согласного звука: a man (человек), a table (стол), a big apple (большое яблоко), a woman, (женщина) a good engineer (инженер). Форма an употребляется перед словами, которые начинаются с гласного звука: an answer (ответ), an apple (яблоко), an old man (старик), an uncle (дядя), an hour (час), an old woman (пожилая женщина), an engineer (инженер).

Неопределенный артикль происходит от древнеанглийского числительного an (один), поэтому он употребляется только перед исчисляемыми существительными в единственном числе. Во множественном числе он опускается (нулевой артикль), но иногда заменяется неопределенными местоимениями some (несколько), any (любой, всякий).

2. Определенный артикль имеет одну графическую форму the, которая произносится перед словами, которые начинаются с согласного звука ((the book (книга), the woman (женщина), the good engineer (инженер), и перед словами, которые начинаются с гласного звука the author (автор), the apple (яблоко), the old house (ветхий дом), the engineer (инженер), the old woman (пожилая женщина)).

Определенный артикль происходит от указательного местоимения that (тот), и употребляется перед существительными в единственном и множественном числе.

Артикль бывает безударным и произносится слитно со следующим за ним словом.

Основные функции определенного и неопределенного артикля:

1. Существительное употребляется с неопределенным артиклем, когда оно называет какой-нибудь любой предмет из всего класса однородных предметов.

This is a table. Это стол. (предмет, который обычно назыв. столом, а не стул и т.п.)

His father is a doctor. Его отец - врач. (один из тех, кого называют словом врач, а не учитель, шофер и т.п.)

2. Существительное употребляется с определенным артиклем, если речь идет о конкретном предмете, выделенном из класса предметов, к которому он относится. Такое выделение возникает при наличии хотя бы одного из трех индивидуализирующих факторов: индивидуализирующее определение в тексте, ясный из контекста (по уже сказанному ранее) или ясный по ситуации.

Thank you for the book you have bought me. Спасибо за книгу, которую ты мне купил.

John has brought a book. The book is interesting. Джон принес книгу. (какую-то) Книга - интересная. (та, которую он принес)

The doctor examined John. Врач осмотрел Джона. (конкретный врач, тот, которого вызывали)

Рассмотрим пример:

а) He knocked at the door and a voice answered.

Формальный перевод обеих фраз означает: Он постучал в дверь, и голос ответил.

б) He knocked at a door and the voice answered.

Дополнительная информация, передаваемая самими артиклями означает:

а) Он постучал в известную ему дверь (которую специально нашел, либо она была единственной) и чей-то голос, совершенно незнакомый, ответил ему.

б) Он постучал в какую-то дверь (любую, наугад) и вдруг знакомый голос (известный ему) ответил.

Существительное в предложении поясняется и уточняется разными словами и оборотами, которые дают дополнительные характеристики существительному. В обобщающем смысле все они называются определениями существительного. Принципиально важно понимать по смыслу является ли это определение индивидуализирующим или описательным.

Индивидуализирующее - определение выделяет объект (лицо, предмет, понятие) как единственный из всех остальных объектов, имеющих то же название. В этом случае обязательно перед существительным ставится определенный артикль the.

Описательное определение придает объекту (лицу, предмету, понятию) дополнительные характеристики, однако не выделяет его, как единственный и уникальный, из категории подобных объектов. Такое определение не влияет на выбор артикля. Он бывает определенным the - если есть другие индивидуализирующие факторы, неопределенным a (an) - если их нет, либо нулевым (отсутствие артикля) - во множественном числе при отсутствии индивидуализирующих факторов.

Употребление неопределенного артикля

Неопределенный артикль a (an) употребляется перед исчисляемыми существительными в единственном числе.

1. Впервые упомянутый. Когда лицо, предмет или понятие появляются в контексте впервые. Они еще неизвестны собеседнику или читателю.

Suddenly I heard a loud cry. Вдруг я услышал (чей-то) громкий крик.

In the distance they saw a lake. Вдали они увидели (какое-то) озеро.

При повторном упоминании лица или предмета употребляется определенный артикль:

A boy came into the room. (Какой-то) Мальчик вошел в комнату.

The boy was wet through. (Этот) Мальчик насквозь промок.

Часто предмет, еще неизвестный читателю или собеседнику, водится оборотом there is (there was, there will be). Тогда перед исчисляемыми существительными в единственном числе употребляется неопределенный артикль:

There is a map on the wall. На стене висит карта.

I think there's a letter for you. Полагаю, что для тебя есть письмо.

А исчисляемые существительные во множественном числе в этом случае употребляются без артикля или с местоимениями some несколько (в утвердительных предложениях), any сколько-нибудь, нисколько (в вопрос. и отрицательных предложениях), которые часто опускаются при переводе на русский язык:

There are maps on the wall. На стене висят карты.

There are some pencils in the box. В коробке есть карандаши (несколько карандашей).

Are there any pencils in the box? Есть ли карандаши (какие-нибудь кар.) в коробке?

There aren't any pencils in the box. В коробке нет карандашей (нет вообще).

2. В классифицирующем значении. Наличие неопределенного артикля показывает, что данный предмет (лицо, животное) является представителем именно этого класса предметов (лиц, животных).

I took a taxi. Я взял такси (любое такси, но не трамвай и т.п.).

I have a pencil. У меня есть карандаш.

This is a dictionary. Это словарь.

He is a student. Он студент. (а не школьник и т.п.)

При этом у существительного может быть и описательное определение (прилагательное, причастие и др.), не выделяющее его (как единственное) из категории подобных.

This is a new house. Это (какой-то) новый дом.

He is a famous writer. Он известный писатель.

He made her an expensive present. Он сделал ей дорогой подарок.

3. В обобщающем значении. Существительное с неопределенным артиклем в этом значении обозначает любой, всякий, каждый предмет (лицо, животное) из этого класса предметов (лиц, животных). Под этим понимается, что упоминаемое качество (свойство и пр.) типично и свойственно для любого представителя этого класса.

A cow gives milk. Корова (всякая) дает молоко.

A dog is a domestic animal. Собака - домашнее животное.

4. В числовом значении. В некоторых случаях неопределенный артикль сохраняет свое первоначальное значение - один.

I shall come in an hour. Я приду через (один) час.

Give me a beer, please. Дайте мне пиво, пожалуйста.

We walked a mile or two. Мы прошли одну или две мили.

Он употребляется наряду с числительным one один перед hundred сто, thousand тысяча, million миллион, dozen дюжина:

He has won a (или one) thousand rubles. Он выиграл (одну) тысячу рублей.^[5]

5. В восклицательных предложениях. Перед исчисляемым существительным в единственном числе, стоящим после слова what какой, что за:

What a lovely day! Какой чудесный день!

What an awful film! Какой ужасный фильм!

Перед неисчисляемыми существительными и перед исчисляемыми во множественном числе артикль отсутствует:

What beautiful pictures! Какие прекрасные картины!

What pleasant weather! Какая хорошая погода!

1.3 Функциональные свойства и условия функционирования нулевого артикля

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Артикли играют большую роль в английском языке. Казалось бы без него не обходится ни одна газетная статья, ни одна публикация, ни один художественный роман. Однако, когда мы читаем эти самые статьи, романы, мы замечаем, что без артикля прекрасно обходятся. Действительно ли многие существительные используются без артиклей в тех случаях, где они должны были бы быть.

Была выдвинута гипотеза, что в современном английском языке артикли часто опускаются, если не нарушается смысл предложения.

Артикли не употребляются с неисчисляемыми существительными и с существительными во множественном числе, упоминаемыми в общем смысле; с собственными именами; в конструкциях типа: He turned sailor; Hew as son of a University professor (если нужно подчеркнуть социальное положение); или же когда говорится о единственном в своем роде титуле или должности.

e. g. They nominated candidates for the post of President and Vice-President.

e. g. He was appointed secretary of the new Committee.

Артикли не используются во фразах типа: from tree to tree, from house to house, horse and rider, husband and wife, lock and key; to be in town, to go out to sea, etc.

Но с другой стороны, ни под одно из этих правил не подпадают следующие фразы:

e. g. I like hamburger. Я люблю гамбургер.

I am in seventh grade.

Как правило, здесь должен быть артикль. Но здесь его нет.

Так в каких случаях используется нулевой артикль в современном английском языке.

1. Нулевой артикль используется в разного рода инструкциях.

e. g. Use pencil. Blow-dry, brushing hair with a flat paddle brush to get it super sleek comb hair into place, parting on the side and sweeping bangs across one eye.

Артикли не используются в технической литературе, особенно инструкциях, даже изложены разговорным языком.

e. g. Supply the correct adaptor for the different standard of telephone plug.

2. Часто артикли не используются как с неисчисляемыми, так и с исчисляемыми существительными в конкретном смысле. Такими примерами богаты статьи из научно-популярных журналов.

e. g. For the first time, oil is reported on the shores of Seward, at the head of Resurrection Bay.

Примечание. С другой стороны, это же слово в подобной ситуации имеет артикль:

e. g. As the oil continuous to move to the southwest, plans are made to open a rehabilitation center in Seward.

Reserves and parks can help maintain valuable kanga habitat.

The atoll, also used for testing, was partly resettled in 1980 after radioactive soil and debris were removed.

At least 30 porters were needed to carry out supplies and equipment from Jamal to base camp. Base camp rested on a small river.

Примечание. Хотя слово "camp" используется без артиклей в словосочетаниях "go to camp"и "beat camp", в данном случае явно нужен определенный артикль.

We packed instruments, took last-minute photographs.

3. Следующая сфера, где существительные используются без артиклей - это подписи под фотографиями, включая рекламные фотографии.

e. g. Sea otter in cage at rescue center.

e. g. Her: green two-layer dress and green beaded cardigan, silver mules. Him: gray "park lane" suit, red tie and blue shirt, all darks Simpson shoes, model's own.

Отсутствие артиклей типично для всех видов объявлений.

e. g. Very demanding but challenging role for articulate secretary bursting with enthusiasm! Experienced, confident secretary needed by disorganized lawyer in well-established legal practice!

4. Существительные используются без артиклей в кулинарных рецептах.

Coconut Cake

Prepare cake according to directions making 2 layers.

Но можно встретить некоторые случаи, которые не относятся ни к одной из выше перечисленных категорий.

e. g. After "the position of, the post of, or the role of" we use zero article before a job title.

At first I thought; Oh, God, the big smoke, I do not know if this is for me; but I like the south now and work is great.

Then it is back together with Gwynne and more tabloid speculations, for romantic comedy Bounce. He is especially lucky in the three young actors who play main character Frank as he grows.

winning a small role in coming-of-age drama School Ties.

Скорее всего, в данных случаях, происходит столкновение с той же тенденцией, что и в других разделах грамматики, а именно с использованием более простого варианта вместо более сложного, если это не приводит к нарушению смысла.^[6]

Г. Вейсман, который является автором книги "Новое в английской грамматике", приводит несколько случаев использования нулевого артикля, однако все они уже известны и имеют логическое объяснение. Это особенности использования артиклей со словами television, headache, day, morning, government, management, work, sea, а также со словами, называющими учебные заведения и в британском, и в американском вариантах: boarding school, university, college. Отметим, что ранее эти слова использовались с нулевым артиклем в предложных словосочетаниях. Однако сейчас мы наблюдаем нулевой артикль, в случае если они выступают и в роли подлежащего.

e.g. School should be a place where children are to be taught to enjoy learning.

Очень часто русскоязычные учащиеся затрудняются использовать артикли потому, что считают многие существительные исчисляемыми, так как в процессе изучения языка впервые встречаются с ними как с исчисляемыми. Следовательно следующие предложения вызывают недоумение у русских учащихся.

e. g. A Bay is part of an ocean, sea or lake, that extends into the land (World Atlas for Intermediate Students).

He is a specialist in heart disease (National Geographic, 1986, June, p.121).

В итоге анализа одноязычных словарей мы можем предложить список существительных, которые в современном английском языке являются, как исчисляет

birch	Effect	lemon	Pie
carrot	Effort	lettuce	Pizza
dialect	hesitation	license	Potato
diet	Home	light	Queue
disease	hope	line	watermelon
divorce	leakage	lunch	Etc.
doctrine	legend	melodrama

Если эти существительные являются неисчисляемыми, отсутствие артикля объяснимо в предложении My favorite food is a burger. (Моя любимая еда это гамбургер).

Тенденция к опущению артикля также прослеживается и с собственными именами, ранее используемыми с определенным артиклем the. Имена собственные начали употребляться без артикля в начале ХХ-го века.

В современном английском языке все чаще встречается отсутствие артикля в названиях стран, партий, правительственных органов, журналов, кораблей, больниц, спортивных команд, фирм и торговых марок.

e. g. Congo, Lebanon, Ukraine, Crimea, Argentina, Antarctica вместо the Congo, the Lebanon, the Ukraine, the Crimea, the Argentine, the Antarctic.

Labor, вместо the Labor Party.

Conservative Republican, вместо the Republican Party.

Democrats, вместо the Democratic Party.

Congress, вместо the Congress.

Примечание. Как правило, в названиях политических и общественных организаций, появившихся сравнительно недавно, артикль отсутствует.

Словосочетание on the radio теряет артикль, как и словосочетания с числительными, обозначающими время: in first year, in their du ear.

Артикль отсутствует в научно-популярных статьях, а также в статьях о культурной жизни и даже в статьях на бытовую тематику. Нулевой артикль замещает как неопределенный, так и определенный артикль, причем чаще, чем неопределенный.

Использование нулевого артикля вместо артикля the в статьях, из которых почерпнуты примеры, представляется произвольным, одно и то же существительное в конкретном смысле употребляется с артиклем the, и без него.

В английском языке существует тенденция к расширению употребления нулевого артикля. Часто артикль отсутствует в письменной речи, особенно в инструкциях, различных объявлениях, в подписях под фотографиями, в кулинарных рецептах. Интересно, что чем подробнее рекламное объявление и чем ближе оно к связному литературному тексту, тем более традиционно используются артикли. Но несмотря на все вышеприведенные примеры, они отражают сравнительно недавнюю тенденцию, относятся в основном к письменной речи и не нашли своего подтверждения в грамматических справочниках, поэтому нам, изучающим английский язык как иностранный, следует в своей речи придерживаться классических правил употребления артиклей.

В итоге, артикль отсутствует не только в газетных заголовках, в телеграммах, в разговорном стиле, но также в ряде других случаев.

Например: вывеска на доме: Sale a greed "Дом продан"; инструкция пользования таксофоном: 1 Lift hand set 2 Insert money 3 Dial number 4 Follow on call? ("Хотите повторить вызов?") Press blue button then re-dial 5 Replace handset. Unused coins returned; предупреждающий знак: Please drive with extreme care. Speed not exceed 5 MPH (последние три примера списаны в Лондоне и в порту); из технической инструкции: Fuse blown "Перегорел предохранитель"; неофициальная записка: If new blast hole ahead of smelter only one week, would mean 20 million pounds nickel backed up un smelted; реклама: Slim in Six Weeks-or Money Refunded; идиоматические выражения: to clean house "перевернуть дом вверх дном"; to jump ship "удрать с судна"; устойчивые словосочетания: Не touched bottom; a room with private bathroom; существительные, обозначающие части тела (часто с предлогом): There was something uncanny in the thought of on with sad, ape-like face standing very still with back turned.

Глава 2. Практическая часть

2.1 Анализ употребления артиклей на материале газетной статьи: The Independent. Gap years: disaster or trip of a life time?

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Артикли - средство реализации связности текста и его содержательно структурного членения. Среди прочих определений текста выберем одно: "организованный отрезок речи, содержательно объединяющий синтаксические единицы в некое целое, называется текстом".

Это определение соответствует общей последовательности анализа английского артикля и его функционировании, предпринятого в данной работе.

Артикль - служебная часть речи, и эта служебная функция реализуется на всех уровнях, начиная с отдельных существительных и заканчивая текстом.

Артикли не являются формальными элементами грамматических структур. Преимущественная встречаемость того или иного артикля в составе каких-либо структур объясняется их содержательным соответствием.

Определенному артиклю характерно значение индивидуализации, он характеризует предмет, как уже известный, конкретный, выделяемый из всего класса однородных с ним предметов, также определенный артикль ставится перед должностями, названиями.

В последнее время встречаются случаи, когда артикль the в таких случаях не ставится.

Неопределенный артикль характеризует предмет, с названием которого он связан, как одного из представителей, любого из представителей того или иного класса предметов.

При варьировании общего характера содержания структуры наблюдается и варьирование используемого артикля (Таблица).

Таблица. Употребление артикля с неопределенным артиклем

Неопределенный артикль - a
Некоторое кол-во, много - большое количество	Перед прилагательным (Причастием I)	Называется впервые
- a number of jobs a lot of money a good deal of money	- a developing country, a "disastrous” experience a very worthwhile experience (со словом - очень) a Third World country (страна Третьего мира) a Cambodians lump	- a hostel a seedy part of the city a family

Использование определенного артикля исключает бесконечное количество возможных (потенциальных) референтов. Существительное с определенным артиклем называет не один из объектов известного говорящему и слушающему множества, а конкретный объект.

Неопределенный артикль возможен и при повторном употреблении. Все определяется контекстом.

В структуре текста неопределенный артикль - показатель характера описания, повествования. Он участвует в создании общего фона, на котором развиваются или будут развиваться конкретные события.

Неопределенный артикль способствует развитию ситуации, темы, эпизода введением в повествование элементов, дополнительной уточняющей информации.

С прочими именами собственными также, как правило, употребляется нулевой артикль.1) Так, нулевой артикль употребляется с названиями а) континентов Asia - Азия б) стран Nigeria - Нигерия (Исключения: The Vatican - Ватикан, возможно также The Ukraine - Украина) в) городов New York - Нью-Йорк (Исключение: The Hague - Гаага) г) улиц, площадей Red Square - Красная площадь д) отдельных островов Sicily - Сицилия е) отдельных гор Etna - Этна ж) озер Lake Erie - озеро Эри

В некоторых случаях названия географических объектов и учреждений употребляются с определенным артиклем. (NB: на картах все географические названия обычно приводятся с нулевым артиклем).1) С определенным артиклем употребляются: а) названия стран, стоящие во множественном числе: The Netherlands- Нидерланды The Philippines - Филиппины б) названия горных массивов: The Alps - Альпы в) названия групп островов: The Bahamas - Багамские острова г) названия географических областей: The Far East - Дальний Восток The Arctic - Арктика 2) Также с определенным артиклем употребляются названия стран, в состав которых входят нарицательные существительные, обозначающие а) форму правления государства, например, republic, union, kingdom, states: The German Federal Republic - Федеративная Республика Германия The Soviet Union - Советский Союз The United Arab Emirates - Объединенные Арабские Эмираты б) географические названия, включающие нарицательные имена существительные, обозначающие водные географические объекты (sea, ocean, river, channel, canal), в том числе если они не указаны явно, а подразумеваются: the Atlantic (Ocean) - Атлантический океан the Baltic (Sea) - Балтийское море the Panama Canal - Панамский канал the Nile (River) - (река) Нил.

Артикли являются средствами выражения имплицитного содержания, подтекста. Неопределенный артикль широко используется при создании обобщенной образности, а определенный артикль - при индивидуализированной образности.

Артикли (и их отсутствие) выявляют характер внутренней, смысловой, соотнесенности элементов синтетического целого, каким является текст. Все смысловые отношения передаются целенаправленно и сознательно ищущим или говорящим читающему или слушающему. Замысел речи - основа построения осмысленных сообщений. Артикль способствует развертыванию замысла в полный текст, созданию содержательных вариантов. Вопреки тому, что сообщаемая артиклями доля общей информации подкрепляется и в некоторой степени дублируется информацией, поступающей от других единиц текста, замена артиклей или их отсутствие приводят к смысловой недостаточности, иногда и бессмыслице.^[7]

Язык, который не обладает способностью выразить бесконечное число значений, скорее будет препятствовать, чем помогать адекватно реагировать на новые ситуации, выражать новые идеи и т.д. Вследствие чего трудно сформулировать четкие правила употребления определенного и неопределенного артиклей. Правила могут быть лишь общими и приблизительными. За счет этого очень трудно анализировать авторские тексты. Отправитель информации имеет в виду некий целостный смысл. Для оформления смысла и передачи информации он выбирает соответствующие языковые средства и модели их комбинаций по своему усмотрению. Количество вариантов безгранично, поэтому следует помнить основные значения слов и форм, в соответствии с которыми они и участвуют в разнообразных сочетаниях контекстов, и накапливать в памяти эти контексты вместе с накоплением содержательной информации. Но нельзя забывать, что не только замена и перемена места отдельных знаменательных слов, но и замена единиц служебной лексики, в частности артиклей, ведет к появлению нового, иного смысла.

Анализ эмпирического материала, нацеленный на выявление особенностей перевода в условиях дискур­сов различных экспертных

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Так, детальное изучение умственной деятельности переводчика-лингвиста и специалиста, взаимодействую­щих в дискурсивном экспертном сообществе, показало, что профессиональная маркированность языкового со­знания базируется на полном цикле «эволюции познания» [3, с. 7] (через освоение дискурса различий и дискур­са согласований). Вершиной эволюции является термин, манифестирующий дискурс экспертного сообщества. Однако, профессиональная маркированность языкового сознания лингвиста, ведущего переводческую деятель­ность в дискурсивном экспертном сообществе, и профессиональная маркированность языкового сознания спе­циалиста, члена этого сообщества, лежат в разных плоскостях познания. При этом не отрицается наличие общих профессиональных маркеров, которые появляются в языковом сознании обоих субъектов в результате их посто­янных профессиональных взаимодействий и, как результат, пересечений их контекстов интерпретации.

Далее, анализ переводческого опыта показывает, что изначально знания переводчика о профессиональном объекте его переводческой деятельности носят скорее декларативный, чем процедурный характер. Фактически, доминирование декларативного знания проявляется в недостаточном уровне владения переводчиком объектами практической действительности, или социальной практикой дискурса экспертного сообщества, в котором он выполняет перевод. Это затрудняет восприятие знака в соотнесении его с действительностью, ограничивает переводчика в интерпретации контекстов, и как следствие, в выборе языковых знаков при актуализации этих контекстов. Формирование процедурного знания переводчика, обеспечивающего уверенное оперирование за­кономерными соответствиями в ситуации перевода для экспертного сообщества, происходит благодаря при­ращению и упорядочиванию закономерных соответствий собственно в процессе работы переводчика.

Данные наблюдения могут оказаться ключом к пониманию специфики переводческой интерпретации, имеющей место в дискурсе экспертных сообществ. Но теоретическое обоснование, которое объяснило бы наблюдаемую ситуацию, прежде всего, упирается в необходимость однозначного толкования термина «ин­терпретация» и определения места интерпретации в действиях переводчика. Именно интерпретация сцепляет воедино референтную ситуацию, знание и язык в деятельности переводчика.

Целью данной статьи является выведение методологических оснований интерпретации как неотъемле­мой составляющей переводческого процесса путем анализа положений теории языка и теории перевода.

Несмотря на относительную «научную молодость», теория перевода сформировала свою собственную, достаточно устойчивую практику функционирования термина «интерпретация». И хотя лингвистикой, из ко­торой выделилась теория перевода как наука, «интерпретация» трактуется как «понимание», в теории пере­вода этот термин в большинстве случаев номинирует другое звено акта коммуникации - производство выска­зывания. Последнее, естественно, указывает на функцию переводчика, как отправителя текста перевода в ак­те межъязыковой коммуникации. Здесь возможно возражение, что созданию текста перевода всегда сначала предшествует понимание исходного текста, а значит, понимание смысла этого текста подразумевается в ходе интерпретации. Но если проанализировать употребление этого термина и его толкование рядом переводове- дов, то становится очевидным, что «интерпретация» раскрывает «как переводить», а не «что переводить» = «какое понимание переводить». Такое применение термина относит его к области техники перевода.

Впервые термин «интерпретация» как специальная техника перевода применен в работе И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга «Основы общего и машинного перевода» [5, с. 56-64]. Цель данной работы заключалась в том, чтобы разложить сложный процесс перевода до более простых составляющих и установить между ними связь. Интерпретации в этом процессе отведена конкретная функция в связи с другими действиями переводчика.

Рассматривая деятельность переводчика во время процесса перевода, авторы воедино увязывают дей­ствительность, действия переводчика и вербальный инструмент его действий, т.е. язык. В зависимости от того, как переводчик переходит от воспринятой речевой последовательности непосредственно к передаче переводного сообщения, этот процесс называется интерпретацией или переводом.

При интерпретации переводчик, воспринимая речь автора, рассматривает отрезок действительности (ситуацию), стоящий за этой речью. При этом он пользуется своим предшествующим опытом, знаниями о данном отрезке действительности и его связях. Затем, полностью абстрагируясь от самого сообщения, пе­реводчик передает сообщение об этой ситуации получателю этого сообщения [Там же, с. 57-59].

При переводе действия переводчика не связаны с ситуацией действительности, нет также возможности обра­щения к предшествующему опыту переводчика. «Переход от одной системы языка к другой осуществляется непосредственно по заранее установленной системе соответствий». Авторы отмечают, что эта система соответ­ствий формировалась с учетом действительности и опыта, которые отражены и в том, и другом языках [Там же].

Таким образом, перевод определен как «такой процесс, который может быть полностью формализован», а интерпретация - «как такой процесс, формализация которого на современном уровне наших знаний о языке не представляется возможной» [Там же, с. 60]. Грань между переводом и интерпретацией не является ста­бильной, она зависит от того, насколько формализован язык [Там же, с. 63].

Очевидно, что разделение интерпретации и перевода в рамках данного подхода направлено на высвечи­вание основных подходов к выполнению переводчиком преобразования исходного сообщения, инвариантом которого должен остаться смысл сообщения.

Под смыслом авторы понимают некоторое выражение совокупности элементарных смысловых единиц языка-посредника, поставленных в соответствие с переводимым выражением. Такое понимание смысла, по мнению И. И. Ревзина и В. Ю. Розенцвейга, соответствует интуитивному выбору переводчика, а инвариант­ность смысла достигается закономерными соответствиями между единицами разных языков, установлен­ными на основе общности выражения ими семантического содержания. Исходя из этого, инвариантность смысла не может быть абсолютной категорией: смысл инвариантен относительно построенного переводчи­ком языка-посредника, т.е. абстрактной сетки соответствий между элементарными единицами смысла и набора универсальных синтаксических отношений, актуального для всех языков [Там же, с. 64, 68].

Важным является также выделение такого свойства исходного текста, как «интерпретируемость» [Там же, с. 76], что в принципе указывает на потенциальную ограниченность применения интерпретации. Так, при интерпретации соответствие в ходе преобразования устанавливается через референта сообщения, т.е. через отрезок действительности. Тождество смысла сообщения может нарушиться, т.е. референт тот же, а смысл другой [Там же, с. 63]. Однако, как отмечают авторы, «при разной категоризации действительности в двух языках и возникающей в связи с этим непереводимости в строгом смысле слова, происходит процесс интерпретации, т.е. передачи содержания при помощи обращения к действительности» [Там же, с. 76].

Суммируя вышесказанное, необходимо указать на то, что процесс интерпретации, как он видится авто­рами, явно подразумевает включение всех стадий посреднического акта: восприятие, обработка (анализ и синтез) - принятие переводческого решения, воспроизведение. Существенные признаки касаются только двух последних. Это же правомерно и для процесса перевода. Из описания этих двух стадий, определяющих различия перевода и интерпретации, можно предположить, что понимание смысла сообщения у переводчика при интерпретации складывается из соотнесения исходного сообщения с действительностью и его опытом непосредственно в процессе передачи сообщения. При переводе понимание не влечет за собой таких усилий переводчика на вычленение смысла благодаря уже сформированной системе соответствий с учетом факто­ров действительности и опыта переводчика.

Еще один существенный признак, лежащий в основе отличия интерпретации от перевода - степень абстрагированности переводчика от оригинального сообщения. В интерпретации, надо полагать, данная аб- страгированность ведет к довольно значительным изменениям семантического содержания сообщения.

Другой подход к определению техник перевода представлен Я. И. Рецкером в его теории закономерных со­ответствий. Отправной точкой рассуждения ученого является то, что точный перевод - это «не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем», и что в переводе необходимо полагаться на одни и те же логико-семантические факторы для передачи одного и того же смыслового содержания [6, с. 7-8].

Предписанные три категории соответствий определяют выбор переводчика либо в «сфере языка» (использование традиционных эквивалентов), либо в «сфере речи» (подбор вариантных и контекстуальных соответствий или применение переводческих трансформаций) (сравн. у Комиссарова - эквивалентный пере­вод и безэквивалентный перевод) [4, с. 48]. Но в любом случае критерием адекватности перевода может вы­ступать только соответствие частице действительности, описанной в оригинале. Простое проникновение в действительность со стороны переводчика не может обеспечить адекватности перевода. Только опора на текст, на то, как эта действительность отображена средствами языка, может служить предпосылкой адекват­ного перевода. Осведомленность переводчика в области перевода не сводится к нулю, но «входит в число факторов, определяющих функциональную основу закономерных соответствий» [6, с. 8-10].

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

2.2 Тенденции употребления артиклей в современном английском языке

Английский язык сегодня - второй по численности населения в мире, его носителями являются более 400 миллионов человек. Так как английский язык легко изучается и из-за краткости основного количества слов английский в ХХ-ом веке стал языком международного общения.

Современный английский это прямой наследник древнеанглийского, или англосаксонского языка, на котором говорили прибывшие в Британию в 5 веке германские племена англов, саксов и ютов. Современные морфологические и фонетические очертания язык приобрел в XVI веке, и основан на лондонском диалекте, на котором творили свои самые замечательные произведения такие писатели мирового масштаба как Шекспир и Френсис Бэкон.

Английский - классический пример аналитического языка, в грамматике которого вместо древних флективных окончаний и префиксов играют важнейшую роль порядок слов, предлоги и артикли.

Прошло очень много времени и английский язык подвергся изменениям. Изменения коснулись и артиклей.

Как уже было сказано, в современном английском языке утвердилась концепция трех артиклей: определенного the, неопределенного a/an и нулевого (значимое отсутствие артикля).

Определенному артиклю присуще значение индивидуализации, он характеризует предмет, как уже известный, конкретный, выделяемый из всего класса однородных с ним предметов

Неопределенный артикль характеризует предмет, с названием которого он связан, как одного из представителей, любого из представителей того или иного класса предметов.

Однако сейчас в английских журналах, газетах, в разговорном языке и так далее существует тенденция, использовать артикли не по традиционным, классическим правилам.

В английском языке артикли стали часто опускаться, если при этом не меняется смысл предложения.

В XX в. артикль все еще не всеми грамматистами признается самостоятельной частью речи.

Но сейчас во многих издаваемых учебниках по грамматике артикль отнесен к служебным частям речи, квалифицируется как самостоятельное слово, хотя и функционирующее в качестве маркера существительного.^[8]

Подведем итоги:

1. По своему статусу артикль это служебное слово, с одной стороны, и как частица, некий сегмент, определитель, вспомогательная грамматическая единица, формальная примета слова или атрибутивной группы, с другой.

2. Те, кто считают артикль самостоятельным словом, либо выделяют его в отдельную, служебную, часть речи, либо зачисляют в разряд прилагательных, местоимений.

Таким образом, несмотря на то, что изучением артикля занимаются уже несколько сотен лет, по некоторым вопросам у грамматистов мнения расходятся.

Заключение

Артикль существует во многих языках, но под различными формами - от отдельного слова до его части. В зависимости от формы и характера употребления артикля, а также состава системы артиклей можно выделить различные группы языков, однако артикль везде выполняет общую функцию: помогает ориентироваться в том, что имеет в виду говорящий, употребляя существительное с тем или иным артиклем.

Как выяснилось в ходе работы, артикль присущ многим языкам, изучается он уже многие десятилетия. В то же время не утихают споры о количестве артиклей в английском языке.

Лингвисты признают существование определенного и неопределенного артиклей, как показателей определенности/неопределенности. Однако неясен вопрос о существовании нулевого артикля. Ясно одно, что использоваться нулевой артикль стал все чаще и чаще. Для того чтобы определиться с его статусом, опишем несколько точек зрения лингвистов, касаемых данного артикля.

В процессе исследования было выяснено, что артикль трактуется как служебная часть речи, включающая два самостоятельных слова: определенный артикль и неопределенный артикль. Ряд авторов выделяют нулевой артикль, также считается значимым и отсутствие артикля.

В зависимости от цели высказывания в речи часто возникает необходимость установить смысловые связи между предметами, о которых идет речь, контекстом, сослаться на уже известное (указать на тождество предметов, выделить предмет из ряда аналогичных, противопоставить предметы разного рода, охарактеризовать частное через общее, дать предмету ту или иную квалификацию, выделить его признак).

Артикли не являются формальными элементами грамматических структур. Преимущественная встречаемость того или иного артикля в составе каких-либо структур объясняется их содержательным соответствием.

По отношению к существительному артикль является показателем степени неопределенности понятия, обозначаемого существительным, и показателем способности этого понятия делиться на единицы непредельного членения. Артикль выявляет степень абстрагированности значения существительного. Он является показателем степени лимитации называемого существительным понятия. Кроме того, артикль указывает тип референции существительного: обобщенная референция, конкретная и единичная.

У артикля, как служебной части речи, выделяют следующие функции:

• морфологическая
• синтаксическая
• семантическая
• коммуникативная.

Артиклям присущи следующие функции:

• индивидуализирующая
• классифицирующая
• идентификации
• ограничительная (определенный артикль)
• дифференцирующая и другие.

Список использованной литературы и источников

1. Баранов А.Н., Крейдлин Е.Г. Иллокутивное вынуждение в структуре диалога// ВЯ, № 2. 2015. с.84-99.
2. Аракин, В.Д. Практический курс английского языка [Текст]: учебник для вузов/ В.Д. Аракин. - Москва.: Владос, 2013. - 516 с.
3. Аракин, В.Д. История английского языка [Текст]: учебное пособие/ В.Д. Аракин. - Москва.: Физматлит, 2013. - 272 с.
4. Вейхман, Г.А. Новое в английской грамматике [Текст]: учебное пособие/ Г.А. Вейхман - Москва.: АСТ, Астрель, 2015. - 128 с.
5. Голицынский, Ю.Б. Грамматика Английского языка [Текст] / Ю.Б. Голицынский. - Санкт-Петербург.: КАРО, 2014. - 544 с.
6. Драгункин А. Артикли и феномен "детализации". - Москва.: ЭКСМО-Пресс, 2013. - 1056 с.
7. Иванова, Н.К. Лексикология английского языка [Текст]: учебное пособие/ Н.К. Иванова. - Ивановский гос. химико-технолог. ун-т. - Иваново, 2015. - 41 с.
8. Клименко, А.В. Ремесло перевода [Текст] / А.В. Климнко - Восток-Запад, АСТ, 2014. - 640 с.
9. Михайлов, Н.Н. Лингвострановедение США [Текст] учебное пособие/ Н.Н. Михайлов, М.Н. Михайлов - Москва.: Академия, 2013. - 288 с.
10. Волкова Е.И. Английский артикль в речевых ситуациях - СПб.: Питер, 2014. - 480 с.
11. Прагматика и текстовые характеристики предикативных и коммуникативных единиц. Сборник научных трудов - Москва.: Высшая школа, 2014 - 263 с.
12. Смирницкий А.И. Морфология английского языка - Москва.: Высшая школа, 2015. - 256 с.
13. Шарафутдинова Н.С. Теория языкознания: Методические указания по теории и истории языкознания - Санкт-Петербург.: Наука, 2015. - 327 с.
14. Штелинг Д.А. Грамматическая семантика английского языка. Фактор человека в языке - Ярославль.: МУБиНТ, 2012. - 16с.
15. Латышев Л.К. Курс перевода: эквивалентность перевода и способы ее достижения.-М, 2012.
16. Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания.-М., 2014.
17. Серова И.Г. Семантика, прагматика и семиотика языковой категории рода.//Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки, 2015. - №4. – с. 129 - 136.

Приложение 1

Приложение 2

1. Волкова Е.И. Английский артикль в речевых ситуациях - СПб.: Питер, 2014. C. 101. ↑

2. Драгункин А. Артикли и феномен "детализации". - Москва.: ЭКСМО-Пресс, 2013. C. 231. ↑

3. Драгункин А. Артикли и феномен "детализации". - Москва.: ЭКСМО-Пресс, 2013. C. 231. ↑

4. Волкова Е.И. Английский артикль в речевых ситуациях - СПб.: Питер, 2014. C. 101. ↑

5. Драгункин А. Артикли и феномен "детализации". - Москва.: ЭКСМО-Пресс, 2013. C. 231. ↑

6. Волкова Е.И. Английский артикль в речевых ситуациях - СПб.: Питер, 2014. C. 101. ↑

7. Волкова Е.И. Английский артикль в речевых ситуациях - СПб.: Питер, 2014. C. 101. ↑

8. Волкова Е.И. Английский артикль в речевых ситуациях - СПб.: Питер, 2014. C. 101. ↑